Элнет

Произведя такое логическое построение, Тагановский позвал письмоводителя и приказал привести из тюрьмы Сакара. Уже вслед уходящему письмоводителю он крикнул:

— На всякий случай попросите в управлении, чтобы прислали одного полицейского, знающего черемисский язык.

Через час привели Сакара. Тагановский приступил к допросу. На все вопросы Сакар отвечал молчанием, он не понимал ни слова.

— Ах, какой он упрямый! — раздраженно крикнул Тагановский. — Позвать сюда переводчика!

Вошел полицейский:

— Чего изволите, ваше высокоблагородие?

— Ты по-черемисски знаешь?

— Так точно, знаю, ваше высокоблагородие!

— Значит, можешь переводить с русского на черемисский язык и обратно?

— Так точно, могу, ваше высокоблагородие!

— Спроси у него, когда и как он стал участником революционной организации?

Полицейский повернулся к Сакару и громко сказал по-марийски:

— Ты когда и каким образом вступил в революционную организацию?

Сакар стоял молча, не понимая, о чем его спрашивает полицейский.

— Вот он какой упрямый, даже по-черемисски отвечать не хочет. Настоящий заговорщик! — Тагановский встал из-за стола и подошел вплотную к Сакару. — Будешь отвечать или нет?

Сакар растерянно поморгал главами и опять ничего не ответил.

— Ах ты, сукин сын! Издеваться надумал надо мною! Я тебя проучу! — Тагановский ударил Сакара кулаком в лицо. У Сакара из носа брызнула кровь. Но он не почувствовал боли. Как тогда, в драке на лесной дороге, горячая кровь ударила ему в голову, не помня себя он бросился на следователя. Он смял бы, изувечил Тагановского, но тут его схватили стражники.

— В карцер! — хрипло прокричал следователь.

Сакара отвели назад, в тюрьму, и втолкнули в темную камеру.

Валерий Викторович остался доволен допросом. «Нападение на следователя, — размышлял он, — это не пустяк. Теперь надо постараться, чтобы о нападении и его, Тагановского, геройском поведении узнало как можно больше людей».

Тагановскому уже представлялось, как он становится героем Царевококшайска, как его подвиг прославляют в Казани. Вот слухи о нем доходят до Петербурга. А потом — слава, повышение в чине! Обязательно — повышение в чине!

…Камера, в которую посадили Сакара, была маленькой и тесной: ни встать во весь рост, ни лечь, растянувшись. Есть дают только хлеб и воду. На еду Сакар не сетовал, на охоте, бывало, он по целым неделям ел один хлеб. Тяжелее всего было сидеть взаперти. Сакар привык бродить по лесам, куда глаза глядят, привык к чистому лесному воздуху, а тут от одной здешней сырой и спертой вони можно заболеть.

Кроме того, уж больно орут стражники за дверью, ругаются, что ли? Давеча один залез в чулан и ни с того ни с сего — как ударит по уху. Сакар хотел дать сдачи, вскочил, да только стукнулся головой о потолок.

Понимает Сакар, что не сладить ему с людьми, которые держат его в тюрьме. Он подумал, что, наверное, во всем мире нет сейчас человека несчастнее его. И зачем его так мучают? Кому и что он сделал плохого?

Сакар заплакал, как маленький.

2

Иван Максимович Иванов учительствует в Тумеръяле вот уже шесть, лет. За эти годы он развел при школе довольно большой сад: яблони, вишни, смородина, малина, есть даже две грядки клубники. Под яблонями стоят штук двадцать ульев. Пчелы приносят Ивану Максимовичу хороший доход: сто двадцать рублей в год — заметное подспорье к учительскому жалованью. Иван Максимович выписывает «Биржевые ведомости» и «Вестник знания». У него имеется приличная библиотека по педагогике: сочинения Ушинского, Яна Амоса Коменского, Песталоцци.

Иван Максимович считается одним из лучших учителей в Аркамбальской волости, школьный инспектор постоянно ставит его в пример другим. За шесть лет Иван Максимович был трижды отмечен наградами.

Среди жителей Тумеръяла Иван Максимович пользуется любовью и уважением. Крестьяне часто приходят к нему спросить совета в чем-нибудь, касающемся садоводства или пчеловодства, и он никогда не отказывает: кому сделает на яблоне прививку, кого научит, как надо из колоды перевести пчелиный рой в улей, иным объяснит, как варить варенье из малины. Иван Максимович понимает и в огородном деле, и в уходе за скотом — в общем, о чем его ни спросят, на все может дать дельный совет.

Вот на этого самого Ивана Максимовича Иванова и велел написать становой пристав Григорию Петровичу характеристику.

От Аркамбала до Тумеръяла верст шесть. Из них почти полторы версты дорога идет через большую рощу. В роще мало хвойных деревьев, здесь растут дубы, клены, липы, между которыми темнеют заросли черемухи, орешника, жимолости, бересклета, кое-где виднеются кусты шиповника и бузины. Весной и летом аркамбальские парни и девушки ходят в эту рощу слушать соловьев.

После петрова дня соловьи поют уже мало, умолкают и другие птицы. Сейчас в роще звучит другая симфония: многочисленные комары, мошки и прочие крылатые насекомые пищат на разные голоса, и над головой все время стоит их монотонное жужжанье.

Григорий Петрович и Чачи остановились на повороте дороги, в глубь леса отходила тропинка. Они свернули на тропинку. Вскоре деревья поредели. Григорий Петрович и Чачи вышли на опушку леса.

Перед ними был пологий склон. У их ног из каменной расщелины бил чистый, серебристый родник, и прозрачная вода, перепрыгивая с камня на камень, весело сбегала вниз, в озеро, которое голубело у подножья. Возле озера, среди кустарника, виднелась пасека со старинными ульями-колодами…

Склон, к которому вышли Григорий Петрович и Чачи, был обращен на северную сторону, поэтому здесь обычно долго задерживался снег, а в иных местах, в овражках, держался чуть ли не до петрова дня. Здесь позже распускалась листва на деревьях, позднее начинала расти трава, а цветы расцветали лишь после петровок. Вдали зеленело овсяное поле, кое-где уже начинавшее золотиться. Полосы цветущей гречихи белели, словно запорошенные белым снегом, и ветер разносил их медвяный аромат.

А за рекой, над зеленеющим бескрайним лесом, дрожал, поднимаясь в голубое небо, нагретый воздух.

Григорий Петрович обнял Чачи за плечи. Они сели на траву на краю склона.

— Посмотри, Чачи, какая красота! Здесь самое красивое место в нашей округе.

— Очень красиво, — согласилась Чачи.

— И день хороший, и природа великолепная!

— В такое время только жить и радоваться.

— Да, Чачи, в такое время жить бы да жить. Наша с тобой жизнь вся впереди. Но люди со змеиными душами не дают нам свободно дышать… Богатства, которые дарует нам природа, очень велики, всем хватило бы…

Ярко блистало солнце, бесконечно прекрасна была картина, открывшаяся взору — любуйся, наслаждайся! Но на душе у Григория Петровича было тяжело.

Ему вспомнилось одно стихотворение Вейнберга. Глядя на нарядную, словно молодая девушка, природу, он начал читать вслух запомнившиеся ему стихи.

Ликует и блещет природа в одежде зеленой.

В ней щедро разлиты красоты роскошного лета,

В ней столько сокровищ, тепла и лазурного света!

Но странное дело! — в такую чудесную пору

Тоскливо и тщетно дыхание ищет простору,

Свинцовая тяжесть ложится на душу сурово,

На сжатых губах замирает свободное слово.

И слышится уху — какие-то гадкие крики

Несутся отвсюду, зловещи, отчаянны, дики,

И видится плазу — какие-то гадкие люди

Хохочут и топчут высокие мощные груди,

И губят, и давят, и — черствы, заносчивы, тупы —

 С проклятием грозным садятся на бедные трупы.