Круг

— Не пахал и не надо. Ты же бедняк, зачем тебе еще гречиху сеять? Хватит с тебя одной ржи.

— Об этом не станем говорить, каждый делает, как считает лучше.

— Хе-хе, — Орлай Кости поглядел на старика с презрительной улыбкой. — Ладно, как я сказал, так и будет: завтра запрягай черного мерина, поедешь в город.

— Константин Иваныч, зачем же мне ехать: я сыну скажу, он привезет Настю. Ему так и так в город ехать, он и захватит ее по пути.

Орлай Кости подумал, уперев глаза в землю, потом сказал:

— Оно бы можно, да, говорят, у тебя сын настоящий бурлак.

Вернувшаяся из клети Амина делала вид, что подметает крыльцо, сама же прислушивалась к разговору.

— Мой сын — не бурлак, он — парень честный, вежливый, — с достоинством проговорил старик, — всяких седоков доводится ему возить, и таких образованных барышень, как твоя дочь, возит, и никто на него не жаловался, хоть у начальника станции спроси.

Орлаю Кости поправилось, что Кугубай Орванче назвал его дочь образованной барышней.

«Наши богачи, вроде Антона, кичатся своим богатством, а детей своих не учат, — самодовольно думал Кости. — Вот выучится Настя, выйдет замуж за какого-нибудь начальника. Еще отец-покойник говаривал: «Имей богатство да начальство в родне, тогда ничего тебе в жизни не страшно».

Амина, искоса поглядывая на старика и слушая, как тот нахваливает своего сына, подумала:

«Ишь разливается, старая лиса! Из-за его Эмана ему и самому хочется сделать назло».

— Отец, я… — вдруг сказала она.

— Что? — повернулся к пей Орлай Кости.

Но девушка вдруг смешалась, покраснела и убежала в дом. Она сама не знала, как это у нее вырвалось, она хотела сказать: «Я съезжу, привезу Настю», — но тут же спохватилась: ведь нельзя же из-за сына обижать бедного старика. «Он и так на нас работает, а свое поле непаханое стоит… Пусть сами разбираются с отцом, не стану соваться в их дела».

Орлай Кости словам дочери не придал значения, решиив, что она хотела позвать его ужинать, но, чтобы не звать и Кугубая Орванче, не договорила.

— Мать! — крикнул Орлай.

Дарья выглянула в окно:

— Звал?

— Слышь, сын Орванче в город постоянно ездит…

— Ведь он у меня в ямщиках, при станции, — закивал Кугубай Орванче.

— Может, ему наказать привезти Настю? — продолжал Орлай Кости.

— Эману что ли? Ему — можно, я не против.

— Ну вот, и жена согласна. Так что пусть завтра же привезет, адрес мы скажем.

— Не надо. Эман знает, он этот город вдоль и поперек изъездил.

— Вот и ладно.

— Ну, тогда я возьму лошадь на завтра, как уславливались.

— Я сам хотел ехать сеять, — пряча глаза, отозвался Орлай Кости.

— На мерине поедешь, он у тебя, слава богу, здоровый и в плуге хорошо ходит.

— Это верно, на мерина не обижаюсь.

— Тогда до свидания покуда.

— Накажи сыну, чтобы довез хорошенько.

— Об этом не беспокойтесь, мой Эман не первый год в ямщиках, все порядки знает.

— Погоди-ка, Орванче, — послышался голос Дарьи, — возьми брезент, вдруг дождь пойдет, Настя на себя накинет. Положи на сиденье. И подушку возьми подложить.

— Брезент давай, подушки не надо, в тарантасе и без нее мягко сидеть.

— Ну, тогда вели Эману сена побольше подстелить. Отец, не послать ли ей хлеба на дорогу?

— Делай, как знаешь, — ответил Орлай Кости, направляясь к сараю.

— Погоди, Орванче, сейчас вынесу.

Через некоторое время Кугубай Орванче, нагруженный брезентом, с котомкой в руках шел домой.

Подошло время летнего молебствия.

Накануне молебствия молодой парень — сборщик пожертвований — ходил из дома в дом с мешком для муки и кисетом для денег.

Когда он пришел к Кугубаю Орванче, тот сказал:

— Ничего у меня, браток, нету тебе дать.

Парень усмехнулся и повернулся, чтобы уйти, но старик удержал его:

— Погоди, вот, оказывается, есть копейка. Возьми.

Парень, поколебавшись, все-таки взял копейку, сунул ее в кисет, потом сказал:

— Ты же сам говорил: чтобы собирать с каждого по двадцати копеек. Позабыл что ли?

— Нет, помню.

— А если помнишь…

— Ладно, ладно, браток, не спорь, бери, сколько дают.

— Ну, будь здоров!

— Всего тебе доброго, браток…

На другой день после полудня народ из Комы потянулся к священной роще. Одни, одевшись в белоснежные кафтаны, рубахи, платья, ехали на телегах, другие скакали верхом, но больше всего было пеших.

— Эман, я, пожалуй, тоже пойду, — сказал сыну старый Кугубай Орванче.

— Хочешь — иди, не хочешь — не ходи. Толку от этого моленья все равно никакого.

— Не говори так, бог обидится.

— Какие уж теперь обиды…

— Надо, а то люди осудят.

— На людей не кивай, не в людях дело, тебе самому хочется, ну и иди, коли так!

— За стирку деньги надо отдать. Нет ли у тебя, сынок, сколько-нибудь?

— Опять деньги…

— Сам же виноват. Почему до сих пор не женишься? Женился бы, не пришлось бы отдавать белье чужим в стирку. А если отдавать, то за это платить надо.

— Ладно, ладно, не ворчи.

— Я не ворчу. Просто говорю, что думаю.

Кугубай Орванче отнес соседке постирать белье, кафтан и вышитое полотенце, сходил в баню, переоделся во все чистое и, взяв палку, отправился на мольбище.

То и дело его обгоняли, обдавая тучами пыли, телеги и верховые. Старик перешел Журавлиный овраг, миновал Луй, поднялся на гору, свернул направо по проторенной дороге, а там уж и священная роща. Но обе стороны дороги паслись выпряженные лошади.

Увидев Орлая Кости и Настю, Кугубай Орванче удивленно подумал:

«Ну, отец, понятно, хочет всюду свое получить: и русскому и марийскому богам молится, а что нужно в священной роще ученой дочери? Наверное, из любопытства приехала посмотреть на старые марийские обряды».

Кугубай Орванче отвесил поклон, но Орлай Кости сделал вид, что не замечает старика. Настя же и вовсе нос задрала и отошла в сторону.

«Ох-хо-хо, — вздохнул про себя Кугубай Орванче, — корчат из себя богатеев, а настоящие-то богатеи с ними и разговаривать не хотят».

Пройдя мимо толпившихся кучкой женщин, Кугубай Орванче подошел к мужчинам. Молебствие уже началось. Один из картов, заметив вновь пришедшего человека. подошел к нему и произнес:

— Кто на свечу жертвует? Как имя того, за кого молиться?

— Я жертвую, — ответил Кугубай Орванче.

Карт протянул к нему конец полотенца, и Кугубай Орванче положил на полотенце монету.

— Молись за счастье моего сына Эмана, — сказал он и отошел к толпе.

Перед священными деревьями карт читал молитву, и Кугубай Орванче повторял за ним:

— Добрый великий бог, прими хлеб, прими котел с кашей, прими молоко и мясо на серебряном блюде, прими в жертву копя со сбруей, — все это шесть деревень приносят тебе с любовью, добрый великий бог!

Карт, продолжая молиться, опустился па колени, и все молящиеся тоже опустились на колени.

— Добрый великий бог. за принесенную тебе в жертву лошадь пошли людям шести деревень благополучие: здоровье их семьям, здоровья и приплод их скоту. Всему, что посеяно, дай хорошо взойти, спаси от холодов, от непогоды, пошли теплый дождь, пошли теплые дни, убереги и от холода и от зноя, хороший урожай, добрый великий бог, пошли людям, которые молятся тебе!

Кугубай Орванче, отвешивая поклон, думал: «Где-то я раньше встречал этого карта, вот только — где? Ишь, жирный какой, ай-ай! От молебствий, конечно, еще больше разжиреешь: еды вдоволь, да и денег хватает…»

Но тут карт стал молиться о семейном благополучии, и Кугубай Орванче, откинув посторонние мысли, снова стал слушать внимательно.

— …с вечера вдвоем ложиться, утром втроем вставать. Пошли, великий бог, каждому девять сыновей да семь дочерей, пусть будут крепки телом, высоки, как стога, пусть растут, как на дрожжах, пусть будут покладисты, пусть прыгают, как блохи, щебечут, как ласточки, дошли им здоровья на всю жизнь, счастье непрерывное. Сделай так, — добрый, великий бог!..