Круг

— На большом поле пололи?

— Возле мольбища одну полоску закончили, другую начали. Поясницу у меня нынче сильно ломит, да и голова болит… Охо-хо, какое может быть здоровье после стольких родов! Хоть бы ты нанял кого-нибудь на прополку…

— Замолола! Перестань, не мели ерунду.

— Голова, говорю, болит, кровь приливает, не понимаешь?

— Хе-хе-хе, голова болит — заднице легче:

— Нисколько у тебя ко мне жалости нет… — и женщина заплакала.

— А меня кто-нибудь из вас жалеет? День и ночь о хозяйстве пекусь, хоть одно доброе слово слыхал от вас?

— Ну, отец, зачем ты мне сердце на части рвешь? Ведь что ни прикажешь, все исполняем.

От слез жены у Орлая Кости полегчало на душе. Кроме того, нынче утром (в который уже раз!), он подсчитал, что, если бы даже засеял половину того, что засеяно, ему хватило бы хлеба и на пропитание, и на одежду, и на подать, и для скотины. К тому же еще прошлогоднего и позапрошлогоднего хлеба три стога стоят. И все-таки каждый год Орлай Кости старается засевать побольше. Нанимает работника, норовит платить ему поменьше. Следит, чтобы хлеб был своевременно сжат и убран, а осенью ходит вокруг новых стогов радостный, готовый обнять и перецеловать их. Зимой молотит хлеб, продает зерно и складывает в кубышку шуршащие бумажные купюры и звенящие серебряные монеты.

Но если нужно справить новую одежду, жена и дочь по месяцу, по полтора выпрашивают у него деньги, пока наконец не выложит он дрожащими руками несколько рублей…

Орлай Кости вздохнул и сказал жене ворчливо, но уже спокойно:

— Ну, обувайся быстрей, вон солнце как высоко поднялось. Я с тобой пойду.

— Обулась, пойдем.

— Где замок?

— В сенцах, возле хомута висит. Я сама найду, а ты ребятишек проводи со двора.

Орлай Кости, выйдя, велел ребятам идти домой. Наблюдая за тем, как жена запирает дверь большим замком, он с удовлетворением думал: «Богатый дом надо большим замком запирать, так надежнее».

— Взяла ключ?

— Взяла, отец, взяла.

— Ну так пошли с божьей помощью. День сегодня ясный, для прополки подходящий.

Жена Орлая Кости Дарья, или, как называют ее деревенские, Костина Даша, на год моложе мужа, но кажется на все десять старше его. По лицу, фигуре, походке ей дашь все пятьдесят.

Орлай Кости смотрит на сгорбившуюся, ковыляющую жену и думает: «Стара становится, — а мысли катятся дальше. — Эх, был бы сын! Хозяйство нужно в мужские руки передавать, сын бы продолжил дело. А сейчас в доме одни бабы. Помру — все прахом пойдет. А может, еще и сын родится. Я еще лет десять-пятнадцать протяну, больше-то вряд ли, здоровье неважное, за это время сын подрос бы… Цены на хлеб нынче, наверное, поднимутся: мыши стог снизу вверх прогрызли — верная примета. Если цены поднимутся, буду с деньгами. Тогда можно будет лавочку открыть. Не на нашем конце, а на другом, где лавки нет: Хотя с большого начинать не годится, лучше сначала заведу разносную торговлю, накуплю товаров: чаю, сахару, колец, браслетов и лент — и буду приторговывать помаленьку. Мануфактурой тоже неплохо торговать… Эх, сына нет, вот что скверно…»

В это время Дарья, исподтишка поглядывая на мужа, тоже думает свои невеселые думы.

«До чего же суровый человек мой Константин! Век с ним прожила, доброго слова от него не слыхала. Вот и сейчас молчит, насупился И чего ему не по нутру? День, кажется, ясный, озимь поднимается дружно, дочери растут хорошие. Нет, ничто его не радует… Заговори он сейчас со мной по-доброму, кажись, заплакала бы от счастья. Да нет, видно, не дождаться мне этого никогда».

Орлай Кости молча достал из кармана трубку, набил табаком, закурил.

Так, в молчании, они дошли до развилки дорог и повернули направо. Орлай Кости видит, как печальна жена, но ему до этого дела нет: его сердце, как и его кисет. истерлось о деньги, и сколько бы жена не лила елее, оно останется таким же твердым.

Наконец Дарья не выдержала, спросила:

— О чем, муженек, задумался?

— Не твое дело.

От такого ответа ее настроение вовсе упало.

«Я для него вроде червя на дороге», — подумала она. И тут ей вспомнился случай, когда сам Орлай Кости, так любивший унижать ее, сам был унижен, сам, наверное, почувствовал себя червем, и готов был бы спрятаться в мышиную нору.

Дело было на пасху. Они гостевали у старосты. Все шло хорошо, вдруг приходят от богатого соседа, зовут старосту в гости. Староста засобирался, и Орлая Кости с женой позвал:

«Я в любой дом, — говорит, — могу без всякого приглашения прийти, мне везде рады. А уж коли зовут, имею полное право своих гостей привести. Пойдемте».

Дарья пыталась удержать мужа, но тот был сильно навеселе и не стал ее слушать:

«Молчи, не твоего бабьего ума дело, сам знаю, что мне делать!»

«Пошли», — торопит староста.

«Пошли!» — говорит Кости.

Когда проходили через узорчатые ворота и входили в крытый железом дом, Дарья подумала, что зря муж ее не послушался.

«Придем незваные, добром дело не кончится», — думала она.

Толстый хозяин, вышедший встречать старосту, удивленно взглянул на непрошеных гостей, но тут же отвел глаза и как мог приветливо пригласил в дом.

У порога разделись, мимо кухни прошли в большую горницу.

За столом сидели гости, сразу было видно, что собрались самые богатые из коминских мужиков. На мужчинах были шелковые рубашки, на женщинах вышитые марийские платья и кашемировые платки.

Веселье шло своим чередом: пили, ели, плясали.

Дарья сидела вместе с другими женщинами и, видя, как они одна перед другой хвастаются своими дорогими нарядами, нарочно, чтобы сделать им приятное, говорила;

— Какой красивый платок. Сразу видно, что дорогой!

При этом ей хотелось стянуть с головы и спрятать за пазуху свой старый выцветший платок.

Нет все бы ничего, если б Орлаю Кости с пьяных глаз не взбрело вдруг в голову похвастаться своими прошлогодними стогами.

Сидевшие за столом дружно рассмеялись. Один из гостей сказал:

— Думает, если в компанию к богатым людям затесался, так за богача сойдет! Чудно!

Все замолчали. Из головы Орлая Кости сразу выветрился хмель. Он ухватился рукой за бороду, как будто хотел ее вырвать, и, пытаясь подняться, угрожающе опросил:

— Что?.. Что?..

За столом засмеялись еще дружнее. Этот смех как будто кистенем ударил Орлая Кости по голове, он тяжело плюхнулся обратно на лавку.

Старосту как ветром сдуло с его места — он ушел во двор.

Хозяин, подмигнув гостям, спросил:

— Что, брат Кости, ноги не держат?

— Э, да наш русский богач, оказывается, совсем опьянел, — сказал кто-то. — Дядя Антон, поддержи его.

Двое гостей, подхватив Орлая Кости под руки, хотели его поднять. Но он вдруг вскочил, оттолкнул тех двоих и, ни слова не говоря, ринулся к двери. Жена поспешила за ним.

Схватили свои кафтаны и не одеваясь, выбежали на улицу.

После этого случая Орлай Кости как одержимый принялся копить деньги, стал жадным, мрачным.

— Всех их богаче буду, — говорил он жене. — Тогда и я над ними посмеюсь!

— Ой, отец, не думай с ними тягаться, — со вздохом отвечала Дарья. — Они, того гляди, помещиками станут, а Антон и сейчас все равно что купец…

Погруженные каждый в свои думы Орлай Кости и Дарья дошли до поля.

— На, возьми рукавицы, — услышал Кости голос жены.

Он поднял голову, посмотрел на поле, увидел Амину. За ней тянулась прополотая борозда, по краям лежали кучки привядшего осота.

«Я уж вон сколько наработала, а они только заявились… — увидев родителей, подумала Амина с досадой, — Насте, той и вовсе хорошо, живет себе в городе, учится на всем готовом. Ба-а-рышня! А я у них вместо батрачки…»

Амина распрямилась, забросила косы за спину, услышала, как в ушах стучит кровь.

Вдали виднелась Боярсола. Среди других домов ярко зеленела на солнце железная, недавно покрашенная крыша дома волостного писаря.

«Говорили, следователь из уезда приехал, — вспомнилось Амине, — мужиков допрашивать, как того черного русского чуть не убили в погребе».