Тим

– Ну да. Только не когда буча поднялась, а позже. Мы вместе выживали. Степан Анатольевич и Виктор Геннадьевич постоянно ругались. А потом Буйный Виктора Геннадьевича убил.

– Ты видел? – помолчав, спросил я.

– Не. Степан Анатольевич видел. Сам похоронил его в лесу возле деревни.

Я выпрямился. Так-так!

– Буйный куда потом делся?

– Убежал и спрятался – не найдешь.

– А о чем ваши преподы ругались?

– О том, что дальше делать. Виктор Геннадьевич хотел на контакт идти, а Степан Анатольевич – ждать Великого Дня.

– Какой контакт?

– Не знаю.

Я еще поболтал со словоохотливым пацаном и понял, что больше ничего нового не узнаю. Захар показал, как врубить электрический обогреватель, и ушел, а я повалился на койку. Приятно было вытянуться после двух суток сидения или лежания в машине. Может, действительно остаться? Степан с придурью, но здесь какое-никакое общество, поболтать можно. Не тянуло меня снова ехать куда глаза глядят совершенно одному.

Думал-думал и уснул. В комнате заметно потеплело благодаря обогревателю. Проснулся я в сумерках. Позевывая, вышел на улицу – солнце исчезло за холмом, по фиолетовому небу плыли розовые облака, похолодало, ночь грозила заморозками.

Здесь, между холмов и среди деревьев, сгустилась фиолетовая темнота. Впереди, за шлагбаумом, горел огонь, отбрасывая всполохи оранжевого света на стволы деревьев и стены столовой. Сон с меня мигом слетел – там же моя машина!

Побежал к шлагбауму, а там реально горит, искрит, трещит большой костер. Маленькие фигурки подбрасывали в него сучья. Я узнал наших детишек. Мой джип был метрах в тридцати, и я успокоился.

– Что делаете?

Одетые в разноцветные куртки, Таня, Альфия и Захар продолжали трудиться и не услышали вопроса. Или проигнорировали. Толик не работал. Просто стоял в расстегнутой куртке возле костра, закрыв глаза, и легонько улыбался. Признаться, от этой улыбки меня мороз продрал по коже, хотя от костра тянуло жаром. Отблески огня играли на его лице, и я увидел кровоподтек на подбородке.

Я подошел к Толику.

– Что стряслось? Это откуда? Кто тебя ударил? Или ты упал?

Толик внезапно открыл глаза – черные зрачки во всю радужку. Сказал:

– Она уже близко, наша новая Матерь. Чуешь?

Я отшатнулся, посмотрел вдаль, в синеющую даль. Там тянулась невидимая трасса, за ней простиралась холодная равнина. Я никого и ничего не видел, но чуял. Ощущение было такое же, как тогда в машине. Я чувствовал приближение существа женского пола, вроде бы доброе… Или нет?

Пронзило сильное желание прыгнуть в тачку и погнать прочь отсюда.

– Это что такое? – раздалось сзади. – Как это понимать?

В круг света вышел Степан – взлохмаченный, злой, пальто нараспашку.

Таня бросила очередную ветку в огонь и сказала:

– Это сигнал для нашей Матери. Она совсем скоро будет здесь.

– Да что за бред вы несете?

Таня открыла рот, чтобы ответить, но Толик перебил:

– Он не чувствует. Он – Пастырь, которого не просили нас пасти. Мы не бараны. Мы дети, и нам нужна Мать.

– Нам нужна Мать, – эхом откликнулась Таня, – а не Пастырь.

Даже в красных отблесках пламени я заметил, как побледнел Степан.

– Вы одержимые! Тим, ты видишь?

Я кашлянул.

– Я тоже что-то такое чувствую, Степан. И это факт.

У нашего Пастыря аж рожу перекосило. А я спросил:

– Скажи-ка, откуда у Толика этот синяк на лице, а? Ты его избивал? Часто этим занимаешься?

– В нем живет скверна! – взвизгнул Степан. – Я пытался вытравить ее! Мы должны покорно ждать Великого Дня, и нам не нужны никакие сверх… сверхъестественные способности! Это есть грех!

– Почему?

Степан уставился на меня – глаза выпучены, нижняя губа трясется.

– Не понимаешь? Это ведь Апокалипсис! Не зомбиапокалипсис, не вирусоапокалипсис, не еще какой-нибудь говноапокалипсис, а самый настоящий Судный день! Последний шанс для выживших умерить гордыню, победить невежество, склониться перед тем, кому обязан своим существованием! А вы тут телепатией увлеклись, какую-то Матерь ждете! Это у вас посттравматический синдром!.. Язычники!

Я повернулся к детям – они встали между костром и Степаном, молча на него смотрели. Красные всполохи играли на их неподвижных лицах. Им бы деревянные маски надеть, да бубен в руки… Действительно, язычники.

– А зачем детей-то бить? – спросил я. – От посттравматического синдрома новыми травмами хочешь вылечить?

– “Для детей розгу не жалей”, – сказал Степан, успокаиваясь. – Надо воспитывать из мальчиков мужчин, а не хлюпиков – ни то, ни се. Врубаешься, Тим? Не потакать их фантазиям. Мы должны твердо стоять на земле.

– Ты должен был о них заботиться, – сказал я. – Быть им папой или старшим братом на худой конец, а не вонючим пастырем. Фанатик ты больной! И убийца, скорее всего. Это ведь ты Виктора Геннадьевича завалил?

Степан хохотнул.

– Посмотрите-ка на него, какой правильный! А ты, можно подумать, никого не убивал за всю жизнь?

Я потупился. Ответить было нечего. Мне ведь не только Буйных или Оборотней приходилось убивать…

– Витя не разделял мои цели, его тоже вечно несло куда-то не туда. Вздумал зайти на территорию электростанции и установить контакт с теми, кто там работает. А ведь все знают, что вокруг станций пояс аномалий! Не зря этот пояс там – значит, соваться туда не следует.

Нет, лично я об этом не слышал. Еще в городе приходила мысль забраться на станцию, но родители отговаривали. Станция находилась далеко от нашего дома, и у меня постоянно был забот полон рот, чтобы искать еще приключения на задницу.

Я колебался. Да и что я мог сделать? Степан со своими детишками тут окопался давно, а я – новенький. По словам Захара, Степан не такой уж и плохой, разве что строгий. Но я понятия не имел, как воспитывать детей; братишек и сестренок у меня нет. Может, и правда для них розгу жалеть не надо, иначе на голову сядут?

Завтра уеду отсюда, и пусть живут как хотят. Не мое дело.

Степан, вероятно, уловил мое настроение. Отвел от меня взгляд, потеряв интерес, обратился к воспитанникам:

– Так, ребятки, давайте-ка загасим костер. Опасно. Пожар случится или Бугимены на огонек заглянут. Захар, пойдем за лопатами – засыпем костер…

– Нет.

Я не понял, кто это сказал – Захар или Толик. Или они оба одновременно. Детишки по-прежнему стояли спиной к костру, лиц толком не разглядеть.

Степан окаменел. Выдохнул:

– Хорошо. Тогда я сам…

И повернулся, чтобы, надо полагать, пойти за лопатой.

– Мы вам не позволим. – На сей раз это был голос Тани.

Степан медленно развернулся к ним. На меня не обращал внимания – то ли был уверен, что я не вмешаюсь, то ли не считал за достойного противника. В отличие от детишек. Он подошел к воспитанникам.

– Вы поднимете руку на учителя? – произнес он настолько учительским тоном, что мне почудилось, словно я снова попал в третий класс и меня сейчас поставят в угол.

– Если заставите, – холодно ответил Толик.

Я не успел среагировать – Степан влепил ему пощечину. Свистяще прошипел:

– Да как же из тебя этого беса-то выгнать? Чего ж ты уцепился за него, Анатолий? Думаешь, это особенным тебя делает? Это все равно что гордится сифилисом, которым заразился!

Он снова размахнулся, но детки не шелохнулись. Я ухитрился разглядеть, как Альфия зажмурилась, а Таня вздрогнула.

– Эй, спокуха! – встрял я. Не мог уже просто наблюдать за этой херней.

Шагнул к Степану, но тот ловко выхватил из-за брюк сзади пистолет – на вид настоящий. Учитель прицелился в меня.

– Тебе, Тим, лучше сесть в свою машину и уехать, – процедил он. – Вижу, ты не совсем достоин. Погуляй по свету, погляди, потом вернешься, если захочешь, двери открыты. Надеюсь, ты не погибнешь.

Я чуть поднял руки и остановился. С пулей мне не тягаться. Если пистолет заряжен, конечно.

– А ты их мордовать будешь?

– Я их буду лечить, – осклабился Степан. – Всерьез возьмусь, а то все спускал им эти языческие приколы. Ты знаешь, Тим, что они в деревне еще жертвоприношения совершали? Таня, охотница наша, убила лисицу, и они всем скопом мазали деревья кровью! Втихаря! Я подсмотрел тогда!