Те, кого нет

«Только этого мне и не хватало!» — подумала она, торопливо стряхивая с себя одежки.

Раздевшись, Марта снова вошла в озеро и тщательно вымылась. Потом выстирала шорты и купальник, выжала и натянула на себя. И только после этого вспомнила про сто долларов в кармане на кнопке.

Бумажка была цела, только промокла насквозь.

Она уселась на едва видимый в темноте поваленный ствол, верхним концом уходивший в озеро, и немного посидела, отмахиваясь от комаров и собираясь с мыслями.

Марта не чувствовала сырого холода одежды, облепившей тело. Вокруг стоял зеленоватый сумрак августовской ночи, и казалось, что тростники и прибрежные заросли, листья и стебли водяных растений, травы и грибы на всем этом необъятном, полном влажных дуновений и рыбьих всплесков пространстве подают друг другу тайные вести, которых она не в силах ни услышать, ни понять.

Никогда раньше она не оказывалась ночью так далеко от дома. Все живое вокруг было само по себе, а она — совершенно одна. И все-таки страха, несмотря ни на что, Марта пока не испытывала, хотя понятия не имела, куда идти и где та тропа, которая приведет ее к какой-нибудь дороге.

Звать на помощь она тоже не собиралась. Глубоко внутри что-то подсказывало ей: человек во мраке ночи становится похож на распахнутую дверь. И если он позовет, неизвестно, какие темные силы могут откликнуться…

У мертвых проблем со временем нет. Спешить им особенно некуда.

Он и не спешил, хотя костлявая тень только пронеслась рядом, дохнула смрадом и холодом, разнесла в пыль трухлявую обомшелую деревяшку и сгинула.

Сейчас, сидя на корточках в сырой, заросшей багульником и мелкими осинками низине, в которой постепенно копился сумрак, Валентин выжидал, изредка поглядывая вверх — туда, где прямо над головой набухала дрожащая капля какой-то звезды.

Отсюда до берега озера было метров триста — сплошь кустарник с участками редколесья, заболоченные прогалины, одна из которых обманула, прикинулась травянистым лужком, и он с ходу ухнул в черную жижу выше бедер, кое-как выдрался и рванул в обход чащей, хлюпая, обдирая лицо и сипло матерясь сквозь зубы.

Как только ему удалось восстановить дыхание и собрать воедино панически мечущиеся обрывки мыслей, Валентин отчетливо понял, что ничего другого и не оставалось. Действовал он правильно. Спятившая девчонка стреляла на поражение, в упор, и если б у нее имелся хоть минимальный навык обращения с оружием, беспокоиться ему было бы уже не о чем. Другой вопрос — почему выстрел был единственным, хотя все те леденящие секунды, пока он, петляя и пригибаясь, заячьими скачками мчался к зарослям, пятно его светлой рубашки на темном фоне служило отличной мишенью.

Только раз ему случилось побывать так же близко от конца. Очень давно, еще в интернате, в Вяземском, на другом краю света. И там была железная дорога — словно уже тогда она его, мокрохвостого щенка, намертво приковала к себе ржавой цепью.

Оба желтых трехэтажных корпуса заведения, обнесенные дощатым забором, который, само собой, ни для кого не был препятствием, располагались метрах в трехстах от линии Транссиба. Точно так же чисто декоративной была и проволочная ограда, разделявшая мужской и женский корпуса интерната. А гудки тепловозов и грохот составов, катившихся мимо днем и ночью, действовали на малолеток похлеще боевой трубы.

Главная забава была такая: удрать вдвоем-втроем после уроков с территории, выбраться за околицу и у подножия лесистой сопки, там, где начинался длинный подъем-тягунок и поезда сбрасывали ход, дождаться товарняка, запрыгнуть на платформу или на подножку хвостового вагона и прокатиться через перевал до следующей сопки, где опять начинался подъем. Затем — с ходу на насыпь, пару километров в обратном направлении по распадку на своих двоих, и то же самое на встречном. Называлось — «смотаться в Находку». С той разницей, что на обратном пути состав сбрасывал скорость на входном светофоре станции Вяземское.

Экстрим этот, как сейчас сказали бы, давал недолгое ощущение свободы; к тому же в распадке, в стороне от колеи, были ягодники, и они обжирались голубикой, а заодно приванивающей клопом крупной красникой, чтобы потом неделю маяться животами и линять с уроков в медпункт.

В тот раз их было четверо — трое пацанов и Цыплячья Роза, девчонка постарше, которая упорно держалась их компании. Вся словно скрученная из ржавой проволоки, с пугающим взглядом исподлобья, с немытыми смоляными патлами, остриженными, будто овечьими ножницами, в кружок. Никто уже не помнил, откуда взялось прозвище, а имени ее толком они не знали, потому как учились в разных классах. Цыплячья Роза ходила в штанах, не признавая «бабских тряпок», и во всем была с ними на равных.

До распадка добрались без происшествий — попался состав сплошь из хопперов-рудовозов, цепляться на них было проще простого. Однако на обратном пути ждать пришлось долго — что-то случилось на Магистрали, ни пассажирских, ни товарняков не было до тех пор, пока не стало смеркаться. За все это время мимо пронесся только тяжелый тепловоз-спарка, обдав их приторной копотью соляры. Наконец, когда они уже стали подумывать, что придется кантовать ночь в тайге, на втором перевале показался длинный состав в сторону Вяземского.

Все четверо прятались в кустах у подножия сопки, в двух шагах от полотна, и не сразу рассекли, что весь он состоит из платформ с зачехленными брезентом военными машинами — вроде бы танками. Причем борта платформ опущены — хуже некуда. Только в середине состава виднелись два крытых товарных вагона сопровождения без тормозных площадок. Но выбирать особо не приходилось — перспектива ночевки в лесу никого не вдохновляла. Поэтому, когда локомотив сбавил ход, взбираясь на склон, они выдвинулись из зарослей, переглядываясь и подталкивая друг друга локтями.

Первым выпало прыгать Валентину, который уже успел сообразить, что дело швах. Гусеничные машины, закрепленные растяжками на платформах, оставляли свободными метра по три с каждого конца. Но при опущенных бортах зацепиться там было не за что — голые доски, а растяжки находились слишком высоко.

Валентин подождал, отсчитывая колесные пары: «и-раз, и-два, и-три, и…», набрал побольше воздуху, оторвался от своих и побежал вдоль полотна, постепенно набирая скорость. А когда почти догнал проплывающую мимо платформу — оттолкнулся и прыгнул «щучкой», вытянув руки перед собой и надеясь неизвестно на что. Скорее всего, на стальной трос растяжки, который должен был вот-вот подоспеть.

В последнюю секунду он успел почувствовать, как балластный гравий под ногой упруго подался, гася толчок, и прыжок получился вялый, совсем не такой, как он рассчитывал. Тело по грудь оказалось на платформе, пальцы судорожно цеплялись за неровности настила, но разница в скоростях давала себя знать, его упрямо тянуло вниз, и он начал постепенно, сантиметр за сантиметром, сползать.

Валентин бешено засучил ногами, ловя коленом стальную закраину борта, но при таком положении та оставалась недосягаемой. Вывернув шею, он покосился через плечо. Далеко внизу, словно выхваченная камерой из полумрака, дергалась чья-то тощая нога в серой штанине и растрескавшихся сандалиях с плохо застегнутым ремешком. Под ней мельтешащей полосой бежал гравий, лоснилась головка рельса, а в сантиметре от сандалии вращалось, гудя и сверкая отшлифованным бандажом, тяжеленное колесо.

Он не сразу понял, что нога — его собственная и что если уступить еще чуть, хоть миллиметр, многотонная железяка превратит его в кровавый шматок мяса. После чего, срывая ногти в щелях между досками настила и извиваясь, как червяк, мигом взлетел на платформу, рухнул навзничь и до самой станции провалялся, как труп, следя только за тем, как подмигивает в прогалинах облаков далеко вверху точно такая же звезда.

Остальные трое благополучно погрузились на платформу в хвосте состава, а когда сошлись у светофора спустя полчаса, Цыплячья Роза только и сказала: «Ну ты дал! Мы там чуть не обоссались». Это означало, что они все видели. Хотя и не имело особого значения, потому что они пропустили вечернюю поверку, а в корпусе «Б» их уже караулил Штакет со своими подручными…