Страница 16 из 71
Выходя, она с нежностью подумала о муже, которого не видела целую неделю и соскучилась. Уже сегодня он будет дома.
Позже мать вспоминала об этом так часто, что Наталья-младшая запомнила ее рассказ до мелочей.
Это головокружение, эта дрожь в пальцах, эти ватные ноги. И перед началом приема — тонометр в кабинете, на котором ничего особенного. И как она была рассеянна весь день на вызовах, как ошиблась, выписывая рецепт сопливому аллергику Алику Соломонову, — Наташа могла и среди ночи вспомнить имя этого ребенка, — а потом спохватилась, вернулась с полдороги и переписала рецепт, пряча глаза. Как, забрав дочь из школы, торопилась домой с набитой под завязку сумкой с провизией, чтобы порадовать своего Дмитрия.
Мобильники в ту пору были еще редкостью, а домашний не отвечал, и она решила, что муж, умаявшись с дороги, прилег отдохнуть. Им с братом приходилось по очереди сидеть за рулем ржавого «рафика»…
Дом оказался пустым, ни следа присутствия отца — даже брошенное второпях на кухонном столе полотенце так и лежало. Мать принялась за стряпню, потом спохватилась, что у двоюродного брата есть мобильный, стала искать записанный в блокноте номер. Там тоже не откликались. Наконец усадила дочь за стол, поставила перед ней тарелку, а сама отправилась звонить жене брата Никиты.
Ее опередили. Звонок был из прокуратуры, с полной информацией о случившемся, однако она не закричала, чтобы не испугать дочь…
Потом они жили только вдвоем. Мама работала, а Наталья-младшая, едва окончив школу, сразу поступила в Луганский филиал КИБИТ — института бизнеса и технологий. Оставшийся в живых дядя Андрей, закоренелый холостяк, который со временем обзавелся небольшим мебельным магазинчиком, подарил ей компьютер.
Дядя пытался ухаживать за мамой, но без особого успеха. После гибели отца замуж она больше не хотела. Так или иначе, но Андрей Петрович им обоим всегда помогал, и ей иногда даже становилось жаль его — симпатичного увальня с мягкими темно-карими глазами и большими руками в вечных ссадинах. Пока она училась в институте, он регулярно подбрасывал ей денег, привозил фрукты и конфеты — «девочке надо, девочка изнуряет себя учебой», а однажды отправил их с матерью в Крым, в какую-то бывшую «здравницу всесоюзного значения».
Еще она нежно любила вдову дяди Никиты — черноволосую красавицу тетю Люсю. Но через год после похорон тетя вышла замуж и вместе с новым мужем, тремя детьми и свекровью отбыла в Израиль.
Мужем ее стал тот самый следователь, который занимался делом об убийстве братьев Орловых, и то, что он там накопал, заставило его потребовать у начальства предоставить гражданке Гитович Людмиле Александровне круглосуточную охрану. Однако ему отказали.
Тетя Люся, которая на этом свете никого и ничего не боялась, попыталась взять в свои руки бизнес покойного Никиты, но уговоры следователя и замужество перевесили. Все нажитое было поспешно продано, фирма перешла в собственность человека, близко стоявшего к прокурорским, уголовное дело ушло в архив. А там и отъезд.
Возможно, Наташа и назвалась Люсей только потому, что это имя было связано в ее памяти с сильной, смелой и властной женщиной — такой, какой ей самой никогда не стать — не те гены. Будто имя могло что-то изменить в ее судьбе.
Там, на заплеванной платформе, Люся Гитович просто отодвинула бы плечом этого Валентина и гордо поднялась бы в вагон. У Наташи не было этой величественной осанки, не было харизмы, как теперь говорят, и она продолжала стоять у дверей тамбура, жалобно заглядывая проводнику в глаза, словно голодная дворовая собачонка.
И он мигом все про нее понял, психолог паршивый. Как же это она, битая-перебитая, не разглядела и приняла его за совсем другого человека?
Должно быть, потому, что ей во что бы то ни стало нужно было одолеть этот последний отрезок пути до города, где жила Анюта, а сил уже ни на что не оставалось. Не было и денег — то, что к освобождению прислал дядя Андрей, было истрачено. Кончилась еда, разрядилась старенькая «Моторола», и она даже не могла позвонить и успокоить маму, внятно объяснить, почему возвращается не в Луганск, а едет к какой-то там Анне Грушко, отсидевшей за мелкое хищение в одной с нею колонии.
Андрей Петрович забрать ее не смог — за неделю до конца срока мама позвонила и сообщила, что он лежит в гипсе. Где лежит, почему лежит — неважно. Наташа в тот раз твердо сказала матери, что дома будет месяца через три, а как только окажется на свободе, сразу свяжется с ней.
Объяснять причину не было времени. Поэтому, выйдя за ворота колонии, первым делом Наташа позвонила домой. Мама расплакалась и стала кричать в микрофон: «Солнышко мое, что ты такое задумала? Где ты находишься? Немедленно возвращайся домой, не добивай меня…» Наташа как раз стояла на автостанции, и пускаться в объяснения под прицелом чужих глаз ей было невмоготу. Она пробормотала в трубку: «Я потом еще перезвоню, мамочка…», а когда вечером, перед тем как пересесть с одного рейса на другой, позвонила снова, то услышала: «Устименко обещает, что они сразу возьмут тебя на ту же должность. Ты просто не представляешь, сколько он сделал ради того, чтобы тебя освободили досрочно…»
Устименко был заведующим отделением коммерческого банка, он же ее и посадил. Поэтому Наташа не сдержалась, закричала: «Я не хочу, мама, быть им ничем обязанной!» — и в ответ услышала жалкое всхлипывание.
Она отключила телефон, чтобы следующим утром, на свежую голову, попытаться объяснить, что хотела бы заработать денег и вернуться домой независимой и свободной, но сдуру, в расстройстве, набрала номер Анюты. Та на радостях протараторила битых полчаса, обнулив счет ее мобильного и разрядив батарею.
Зато теперь у Наташи был точный адрес подружки и надежда. Осталось добраться до города, где она жила. Несмотря на все свои проблемы, Анюта сумела обойти все препятствия, зацепилась и, судя по ее словам, вполне успешно держалась на плаву…
Наташа окончила институт в двадцать два и сразу же нашла неплохую работу — тут пригодились знание компьютера на уровне куда более высоком, чем у рядового пользователя, и способность быстро анализировать текущие ситуации. К сожалению, в собственной ситуации она разобралась только тогда, когда уже было поздно.
В ее обязанности на первых порах входило консультирование клиентов по предлагаемым услугам, помощь в работе с системой электронной очереди и обучение «неграмотных» работе с устройствами для получения идентификаторов и паролей.
Банк назывался экспортно-импортным, но в их отделении львиную долю составляли операции с пенсионными счетами. Остальное с точки зрения руководства было как бы приятным, но необязательным дополнением. Поэтому ей постоянно приходилось возиться с ворчливыми, подозрительными, туго соображающими стариками и старухами, что с лихвой компенсировали зарплата, надбавки и еще кое-какие деньги, которые капали на ее карточный счет.
Все рухнуло в считанные дни, когда следственные органы ни с того ни с сего начали фронтальную проверку в отделении. В конце недели ее арестовали, но, допросив, выпустили под подписку. И только гораздо позже, уже в колонии, она окончательно разобралась во всем и поняла, как лихо ее «кинули».
На первом же допросе она порывалась все объяснить следователю, дохлому очкарику. Тот, казалось, слушал ее внимательно и с участием, однако когда он задал вопрос: «Но ведь и вы получали процент?» — Наташа замолчала. На эти деньги наконец-то одели и обули маму, а себе она купила замечательную сумку от «Малберри» — небольшую, элегантную и вместительную, из полированной кожи. О такой она давно мечтала. К тому же тетя Люся звала их в гости, в Хайфу. Однако поездку решили отложить до следующего лета, когда Наташа закрепится на работе, а пока латали дыры в хозяйстве.
К следующей встрече со следователем Наташа усердно готовилась, решив стоять на своем — ведь она полностью доверяла своему начальству. Но тут возник адвокат, нанятый банком к предстоящему процессу, и все пошло по другому сценарию. Этот господин нисколько не скрывал, зачем Устименко послал его к ней. И доводы у него были непробиваемые. «Вас, девочка моя, никто не посчитает злодеем, — адвокат протянул ей стерильно чистый носовой платок, чтобы она вытерла мокрые глаза. — У судей тоже есть дети и внуки. Молодость часто ошибается, за это сурово не карают. Получите от силы три-четыре года…»