Станция плененных

Была бы сейчас моя воля, с силой бы швырнул этот оберег куда подальше! Но мне остается лишь сжимать его в кулаке, пока в висках пульсирует кровь, а голова, да и все остальные кости в теле начинают медленно превращаться в труху.

Уже от бессилия жму кнопку на обереге. Жму. Жму. Жму. Вдавливаю ее в корпус, утапливаю ногтем — все бесполезно. И когда я сдаюсь, по-настоящему сдаюсь, мое тело начинает бить мелкая дрожь. Воздуха почти не осталось. Меня либо съедят, либо я задохнусь. Пальцы расслабляются, кулак разжимается и последнее, что я успеваю сделать, крутануть большим пальцем колесико на данном Митяем обереге.

Колесико прокручивается до упора, и сильная судорога бьет по всему телу.

Я слышу лишь отголоски былых голосов, вагон утопает в рваных всхлипах и прерывистых дыханиях тех, кому еще удается оставаться в живых.

Если им повезло, и они смогли сообразить… нет. Не так. Если их чувство самосохранения смогло вовремя шепнуть, что к чему, и как следует поступить, чтобы выжить, то… да. Если им повезло.

Фаза восьмая — Первый вагон

— Эй, парень, очнись!..

Странное чувство. Вроде бы незнакомец обращается в пустоту, но на каком-то интуитивном уровне я понимаю, что его фраза обращена ко мне. Наверное, это тоже своего рода инстинкт самосохранения. Этакая невидимая глазу антенна где-то в районе затылка, улавливающая любое движение по направлению к тебе и заставляющая волосы шевелиться, словно они — живая часть моего тела. Как хвост у кошки: вроде свое, родное, но какое-то неуместное.

— Ты не умер. Открывай глаза.

Звучит несколько… раздраженно. Да, пожалуй «раздраженность» верно подобранное слово для интонации, которую я слышу. И слух это первое, что возвращается ко мне, пока кто-то пытается хорошенько меня встряхнуть, приводя в чувство.

— Ну, давай!..

В голове звучит собственный, не менее раздраженный голос: «Я очнулся. Отстаньте от меня». Но на деле мне удается лишь что-то промычать.

Этого оказывается достаточным для того, чтобы незнакомец, лица которого я до сих пор не вижу, потому что не могу собраться с силами и открыть глаза, помог мне подняться с пола, усаживая на сиденья.

Голова раскалывается.

— Вот так, парень. Давай, давай, начиная думать своей молодой головой. Не дай мозгу помереть из-за отсутствия дум.

Надо запомнить.

«Не дай мозгу помереть из-за отсутствия дум».

Воодушевляет.

Открываю глаза и сразу же пытаюсь избавиться от застилающей взор пелены. Вначале несколько раз моргаю, а потом перехожу к более надежному, проверенному годами способу — тру глаза руками. Тягучая слизь остается на пальцах, и я стараюсь думать, что это — производство моего собственного организма, а не следы жизнедеятельность тоннельного монстра.

— Ты только это, не засыпай снова, — говорят мне. — Засыпать нельзя. Можешь не проснуться.

Хочется возразить, мол, я же не в холодильнике застрял, а в тоннеле метро! Но во рту пересохло, и из горла вновь вырываются нечленораздельные звуки, похожие на мычание коровы. Моему сердобольному товарищу по несчастью этого оказывается достаточным. Я слышу, как он шаркающей походкой отдаляется от меня, интересуясь самочувствием другого пассажира.

А я к этому моменту перестаю видеть вагон размытым пятном, утопающим в белом свете.

Состав медленно движется по тоннелю, двери в вагон закрыты, свет в потолочных лампах ярко светит, и единственное, что напоминает о недавно пережитом ужасе — это дорожки подсыхающей слизи на полу и заметно поредевшие ряды среди пассажиров этого вагона.

Оглядываюсь, чтобы посмотреть, с кем я остался.

Пунцовопятного нет, земля ему пухом. Чуйка у мужика сработала, да не особо помогла в выживании.

Девчонок, сидевших напротив, тоже нет. От них остались лишь пакеты из магазинов и разбросанные вещи — яркие тряпки, подходящие для носки в летний сезон.

Пьяница, который еще недавно мирно посапывал в начале вагона, оккупировав тройное место справа, выглядит бодрячком, хоть при ходьбе и заметно покачивается из стороны в сторону. Именно он и привел меня в чувство, а теперь беспокойно крутится вокруг женщины под сорок.

Ее светлый брючный костюм испорчен темными пятнами, у одной туфли сломался каблук. На голове тоже беда — жесткие волнистые волосы похожи на воронье гнездо. Не в обиду вороньим гнездам. И в любой другой ситуации — я в этом практически уверен — такая, как она, в жизни бы не подала руки такому мужику. Какому «такому»? Пропитого вида, вот какому.

Но пьяница помогает ей подняться, а она, нисколько не брезгуя, вкладывает свою ладонь в его.

— Вот так, вот так, — говорит мужик, усаживая ее на сиденье. — Дышите глубже, все будет хорошо.

Если бы он только знал… не бросался бы так легко словами.

Достаю из кармана оберег Митяя, верчу его в руке, не понимая, что же все-таки произошло? Кручу колесико, жму кнопку. Никакого эффекта. Ни вибрации, ни звука. Даже не нагревается, разве что от тепла моей ладони.

Может, совпадение?

Может, существует какой-то лимит времени, за который эти монстры должны сожрать людей в поезде? И мне просто… повезло?

Хотелось бы верить, что побрякушка, которую мне дал Митяй, предназначалась для чего-то другого.

Хотелось бы мне верить, что Дмитрий и Семен, находящиеся в нескольких вагонах от меня, не планировали от меня избавиться в этом тоннеле, не дав такую же побрякушку.

Хотелось бы мне… верить. Но веры во мне давно уже нет. Никакой.

Я с силой сжимаю металлическую коробочку в ладони, и слышу, как от напряжения в челюстях скрипят попавшие друг на друга зубы.

Злость.

Меня начинает обуревать ярость, которую я, пожалуй, уже давно не испытывал. С того самого момента, как понял, что был предан единственным человеком, которому мог доверять. И которому доверился.

Я наблюдаю за оставшимися в вагоне пассажирами, вместе со мной их всего пятеро — хороший получился для тоннельных монстров ужин. Помимо пьяницы и женщины в брючном костюме, еще двое мужчин. Все они возрастные. Ближе к пятидесяти. И если ни у кого из них не было опыта выживания в экстремальных условиях, то… им не выжить.

От собственной прямолинейности становится гадко на душе.

— Парень, куда это ты?.. — обращается ко мне пьяница, когда, встав с насиженного места, в несколько широких и быстрых шагов, я оказываюсь у дверей, разделяющих мой вагон от двери в другой.

Я уже похоронил своих попутчиков, хотя они все еще живы. И мне за это не стыдно. Я не смогу им помочь. Во мне нет ни храбрости, ни альтруизма. Ни желания помогать незнакомцам.

Я мог погибнуть уже сотню раз, но все еще жив.

Я мог сотню раз сдаться, но плыл по течению и, в конце концов, нашел в себе силы… нет. Нашел для себя причину бороться.

Саша.

Я должен вытащить брата.

— Я иду в первый вагон, — отвечаю я на заданный вопрос и открываю вагонную дверь.

К моему удивлению, мои оставшиеся в живых попутчики очень быстро решают следовать за мной. И в следующем вагоне мы оказываемся впятером. В нем никого нет, и я, не замедляя шага, иду дальше.

Остальные молча следуют за мной.

Это тоже инстинкт? Следовать за тем, кто идет куда-то уверенно и без страха?

Или же это человеческая глупость? Ведь уверенный и бесстрашный может идти прямиком в пропасть. И все, кто не может думать своей головой, упадут вместе с ним.

В следующем вагоне сидит только один человек — парнишка, на вид лет семнадцати. Сидит на сиденье, подобрав под себя ноги, качается из стороны в сторону и немигающим взглядом смотрит в одну точку.

— Эй, ты как? — спрашивает у него пьяница.

Женщина в брючном костюме участливо встает рядом, а мужчины оглядываются, вероятнее всего подмечая, что этот вагон мало чем отличался от предыдущего и нашего. На полу поблескивают под лампами дорожки из подсыхающей слизи, вокруг разбросаны вещи тех, кого утащили: сумки, легкая обувь, даже очки.

Но мне нет до этого дела, я иду дальше.