Станция плененных

Хорошее предложение.

Мы бежим. Ноги разъезжаются в разные стороны, все дороги в городе становятся катком. А мы в неподходящей обуви.

Высокую фигуру Мурата я замечаю издали, кричу ему и машу рукой. Он останавливается, выбрасывая свою руку вверх.

А в следующую секунду город погружается в темноту. И я знаю, что последует за этим.

Ц-ц-ц… Ц-ц-ц… Ц-ц-ц…

Воспоминание десятое — Сбор

Шух. Шух. Шух.

Интересно, тот, кто желает своей смерти, но при этом, когда она наступает на пятки, изо всех сил старается от нее убежать, нормальный человек? Наверное, нормальный. Кто-нибудь умный обязательно ответит на это вопрос так: «Человек — существо из животного мира, а любому животному, даже жалкой букашке, свойственно до последнего сражаться за свою жизнь». Что ж, согласен.

Поэтому, наверно, я все еще жив.

Шух. Шух. Шух.

Думать о том, каким чудом нам с Тохой удалось добраться до лагеря в кромешной темноте и сколько при этом патронов мы потратили, не хочется. Но не думать о том, что кроме нас двоих никто больше не вернулся, я не могу. Со сбоя прошла неделя, система вновь вернулась в норму. Что случилось с теми двумя, имен которых я даже не удосужился у кого-то спросить, я не знаю. Мурат был убит «горожанином» неподалеку от лагеря, его крики до сих пор оглушают меня по ночам, возвращая в тот кошмар.

Шух. Шух. Шух.

Но это ночью, а сейчас день. Что толку лежать и размышлять о прошлом, пусть и совсем недавнем, когда в лагере творится непонятно что? Может Тоха этого и не замечает, или только делает вид, что не замечает, но с последнего сбоя прошла уже неделя, а напряжение все еще ощущается в каждом уголке этого места. Что-то грядет. Что-то нехорошее. И это не очередной сбой, нет. Что-то другое.

Шух. Шух…

Что-то другое.

Шух…

В лагере тихо. Настолько, что кажется, будто люди вокруг и сооружения не более чем декорации для меня одного. Словно я на сцене, где все вокруг — актеры второго плана, а я — солист. Это мое шоу. Мой спектакль. И только мне позволено делать что-то, что выходило бы за рамки прописанного заранее сценария.

Ну что за нарцисстичные мысли?

Брожу по лагерю невзрачной тенью, думая, чем бы занять освободившееся время. Теперь, когда выходить за периметр лагеря запрещено и заняться абсолютно нечем, потому что внутренними делами лагеря заведуют те, кто хоть что-то в том понимает, часы тянутся такой резиной, что хоть поджигай, хоть топором руби. Вглядываясь в лица других, понимаю, что подобные тяготы не только у меня. Люди пытаются не думать о том, что все мы уже похоронены под метровыми слоями металла и земли, что никто из близких не знает о том, где мы и что с нами. И что выхода отсюда, возможно, уже нет. Если бы только Князь… Если бы он только вышел ко всем и успокоил. Да, я понимаю, Князь многим ненавистен, он наш тюремщик, у него ключи от наших оков, но… Пары слов хватило бы, чтобы внести в происходящее хоть какую-то ясность.

Но Князь молчит уже на протяжении недели. И как по мне, своим молчанием он лишь подливает масло на сухие деревяшки, пока кто-то другой готовится поджечь спичку и бросить ее, охваченную оранжевым пламенем, прямо туда, в разлитое масло. И если этот костер вспыхнет, то потушить его уже не удастся никому. Это мое скромное мнение. Ничем не обоснованное, ничем не подкрепленное, но все же… Это чувство тревоги, повисшее камнем на шее, тянет меня к земле, упав на которую я уже не смогу подняться.

Дует ветер, гул от лопастей большого вентилятора на мгновения оглушает, и жизнь в лагере замирает. Но как только становится тише, все возвращаются к своим делам. Я поднимаю взгляд к небу, оно свинцовое, как поздней осенью, где-нибудь в ноябре. Когда все птицы уже улетели, а листья на деревьях, иссохнув, облетели с веток. Когда воздух настолько влажный, что тело мерзнет, будто его сбросили в Ледовитый океан и оставили, наблюдая за тем, как оно медленно тонет.

Мир вокруг меня тонет.

— Какого черта ты тут стоишь? — слышу я со стороны начало чужого разговора, отвлекающего меня от моих депрессивных мыслей.

Необдуманно прячусь за так кстати оказавшимися на пути ящиками и прислушиваюсь к незнакомым мне голосам.

— Да вот… думаю.

— Думает он. Все уже собрались.

— Как же все, если ты тут?

— Поговори мне еще. Пошли, а то без нас начнут.

— А ты уверен, что нам стоит там находиться?

— В смысле?..

— Ну… понимаешь?..

Недолгое молчание.

— Если трусишь, то сиди в своей канаве и головы не показывай. А я это терпеть больше не намерен.

Не знаю почему, но столь короткий диалог привлекает мое внимание.

Я не знаком с этими двумя, может, видел их пару раз, но в памяти их лица не отложились. Сейчас они спешат в противоположную от меня сторону, и сам не понимая своего поступка, я следую за ними. У меня такого обычно никогда не бывало — чтобы я бездумно следовал за кем-то хвостом. Ведь это, по меньшей мере, странно. Но внутренний голос подсказывает, что я должен следовать за ними, потому что в том месте, куда они спешат, я что-то узнаю. И это «что-то» будет очень важным. Важным в первую очередь для меня.

Я еще не знаю, что именно это будет, может и ничего. Может мне настолько скучно, настолько осточертело сидеть в четырех стенах и ничего не делать, что я готов на что угодно, лишь бы не бросаться на стены от снедающего меня чувства безысходности.

Пусть так.

Этим я успокаиваю себя и тенью следую за ними.

Очень быстро сердце в груди начинает учащенно биться, холод расползается по телу изнутри, сковывая движения. Страх. Я словно шпион, следящий за вражескими агентами. Нет, не так. Я — разведчик, а шпионы — они. И мое задание выяснить, что они задумали, не попавшись им на глаза. Это оказывается легко, они больше сосредоточены на своем разговоре, чем на том, чтобы оглядываться. И это при условии, что мы вышли за пределы лагеря. Мне даже не нужно стараться оставаться незамеченным, в городе множество препятствий и преград, за которыми можно спрятаться. С одной стороны, это здорово, ведь эта слежка в конце концов оказывается успешной, и я дохожу до двухэтажного дома, больше похожего на небольшой склад, за дверьми которого они и скрываются.

С другой же стороны, думаю я, оглядываясь по сторонам, за мной могут следить точно так же. Из такого же неприметного укрытия. Даже из окон ближайших домов.

Мотаю головой из стороны в сторону, словно сбрасывая с себя тяжесть подобных мыслей, и гуськом пробираюсь к складу. Окон в его стенах немного, но они расположены близко к земле, и они достаточно большие, пусть стекла и мутноватые, для того чтобы я смог хорошо разглядеть начавшееся внутри действие. Но благо, что одно окно чуть приоткрыто. Я все слышу. Кто-то взбирается на ящик и его окружают люди. Все это походит на сбор революционеров в начале прошлого века. Да, наверное, именно так будущие вожди пролетариата собирали своих сторонников вокруг себя и дули им в уши воодушевляющие лозунги о лучшей жизни. Почему только лучшая жизнь обязательно должна была идти путем крови и убийств остается для меня загадкой. Наверное, так было быстрее.

Интересно, для чего они собираются? Хотя, это ведь и так понятно. Во всяком случае, я почти уверен, что они не члены какого-нибудь книжного клуба, собирающиеся по четвергам в отдаленных от лагеря местах, чтобы почитать новинки местных авторов, подверженных цензуре княжеской тирании. Кстати говоря… а какой сегодня день недели?.. Может, вовсе и не четверг, а вторник или суббота. Я отмечаю прошедшие дни, но совершенно не озадачен тем, какой именно сегодня день. Можно было бы сказать, что с моей стороны это серьезное упущение, если бы подобное знание могло хоть на что-то повлиять.

Но мысли об этом отвлекают меня от главного, а именно от происходящего внутри.

— Я знаю, в ваших сердцах пылает ненависть к тому, что происходит! — начинает оратор, и я прислушиваюсь к его агитации. — Я знаю, что вы чувствуете, ведь так же, как и все вы, я заперт здесь не по своей воле.