Посвятив себя врачеванию

Они сидели втроём на этой узенькой скамеечке у двойной могилы, где и были захоронены тела Забияки и Пана Потоцкого, и крутили в руках пустые стаканы, не имея возможности помянуть: Ашот – потому что вёл машину, Бельмондо и Айболит – потому что обоим надо было выходить на смену. Эта история уже насчитывала восемь лет с тех пор, как Айболит принёс с вершины пика 7495 камни для возложения на могилы четверых – Шахини, Ткача, Забияки и пана Потоцкого, и медлить далее было невозможно, потому что уже исполнилось десять лет со дня той катастрофы, и в конце концов нужно было это завершить им самим. Они решили обойтись без посторонних и без торжественной обстановки. Это были их товарищи и их дело. Ашот вызвался ехать немедленно, освободившись на весь день, Бельмондо опять изобрёл какой-то новый клей и клялся, что он вечный, Айболит принёс мешочек из-под колышков, в котором хранились эти камни. Разрешение семей было Бельмондо получено, хотя никто из родни не явился и не было никого, кроме них самих, радовало также, что воронья из общественных организаций тоже не будет. Айболит вытащил из мешочка два камня с детский кулак каждый, Бельмондо их приклеил к надгробию, Ашот спросил их ещё раз, будут ли они пить, сунул бутылку в карман и пошёл прогревать мотор.

На обратном пути Ашот нервничал, был чёрным и страшным, и вообще плохо владел собой и на вопрос Айболита, что с ним, что-то пробубнил об идиотских вопросах, некстати заданных, а потом спросил, имеет ли Айболит понятие о том, кто кому должен закрывать глаза – ученики своему тренеру или тренер своим ученикам, резко бросил машину на обочину, остановил, открыл бутылку, поднёс к губам, раздумал, вновь закупорил и поехал спокойнее.

Из всех четверых, пожалуй, Забияка был самым проблемным. Выходец из альпинистской семьи, будучи самым младшим и забалованным, он влезал по малейшему поводу в самый бескомпромиссный конфликт, сварливо отстаивая свою точку зрения, зачастую получая сдачу, и с избытком.

В экспедициях Забияка вечно жаловался на боли в пояснице, в колене и ещё в массе мест, где только было возможным сделать прогревание или массаж. И Забияка, и Айболит, оба довольно долго продолжали играть в больного и доктора, и Забияка однажды спросил Айболита, почему тот идёт на поводу. Айболит недолго думая обозвал его большим ребёнком, и на том прения сторон навсегда прекратились.

Положительными сторонами Забияки были его невероятная выносливость и способность быстро выбрать наиболее правильное решение, а в критической ситуации вся сварливость и нетерпимость слетали с этого юного дарования, как осенняя листва с дерева, обнажая редкое самообладание и ум.

…В первый же день прохождения стены у команды улетел рюкзак с рацией, и с той поры связь с ними была только визуальной. Они поднялись на вершину уже к исходу шестого дня, и Гусь с Мулюком, поднявшись на сопредельный пик, перекрикивались с ними. Их последние слова были: «Устали очень», потом они начали спускаться и не пришли…

Их истерзанные и перекрученные тела нашли вжатыми в скальный кулуар и перепутанными верёвкой, которой они были связаны ещё при жизни, а когда руки Забияки были развёрнуты, все увидели, что пальцы на обоих ладонях его были стёрты до костей и сухожилия были стёрты тоже…

Значит, был срыв, срыв всей четвёрки сразу, а Забияка дрался до конца, дрался за жизнь всех четверых. Айболит почему-то помнил фразу, сказанную неизвестно кем: «Он не воспользовался ножом». Тогда, в дни молодости, Айболит пропустил её мимо. На горе почти у каждого на поясе в ножнах висел хорошо отточенный финский нож, мало ли для каких нужд, так же, как и ложка в кармане рюкзака.

…Уже прошло очень много лет, и канула в историю та страна, и уже ушли в мир иной и все родственники Забияки, и Ашот, и Арлекин, и за стенами Айболитовской квартиры другой мир и другая страна, и Айболитом его уже никто не зовёт, а только внезапное воспоминание молнией высветит что-нибудь из памяти и всплывает гусиной кожей на руках и ускоренным биением сердца быль, почти забытая, как сон, и возвращается боль потерь…

Айболиту нравилась эта маленькая и уютная синагога, а ещё он уважал этого худощавого и очень образованного, с прекрасным английским и без местечкового акцента, ортодоксального рабая, за то, что когда-то, когда в синагогу ворвался хулиган с ножом, этот рабай немедленно и очень быстро трахнул того по башке Ветхим Заветом, переплетённым в кожу с металлом, доказывая, что знание – это великая сила, и заставил эту силу уважать. И однажды, в одну из суббот, после утренней молитвы, за завтраком, Айболит поведал рабаю о том, как погибла четвёрка его друзей, ничего не упустив. Не будучи альпинистом, рабай сразу обратил внимание на фразу с ножом, и хотя Айболит сообщил рабаю, что никому и в голову никогда не придёт мысль перерезать верёвку, рабай остановил Айболита поднятием руки и спросил, случалась ли у Айболита сходная ситуация. Получив отрицательный ответ, рабай произнёс: «Поверьте, самый сильный инстинкт у любого живого существа – это инстинкт самосохранения. И никто никогда не знает, как каждый будет вести себя в критической ситуации. Как я понял, но не стану утверждать, что все, кроме Забияки, уже получили тяжёлые увечья или были без сознания, иначе, по вашему описанию, это были не такие люди, чтобы просто погибнуть без борьбы. Шансов их спасти не было, а инстинкт громко подсказывал ему воспользоваться ножом. И между последующей жизнью в бесчестии и совершенно безнадёжной борьбой за жизнь своих товарищей он выбрал последнее. И, насколько я понимаю в физике, если бы ещё один из них был бы способен зацепиться, Забияка имел бы вероятность их удержать. Я прошу вас, зажигайте свечи в его честь и молитесь в его память, но не забывайте и остальных. Я догадываюсь, что он носил крест, а может быть, и ничего, но Бог зажёг Солнце и создал Небо и Землю для всех людей без различия Веры и повелел нам молиться за праведников так же, без различия их Веры. И вечная память этому Герою. Аминь».

Когда замерзало солнце

«Человек никогда не привыкнет к холоду».

«В общем, настала пора завершать зимние восхождения», – заключил Ашот, как всегда, принимая решения в узком кругу и обязательно в своей бане. Это надо выносить на федерацию, и вперёд.

Айболит участвовал во всех предыдущих зимних сборах начиная с 1972 года, когда он только попал в эту команду и они поехали в альплагерь Дугобу, ночевали на пупе Сельского. Дошли до Акташа, снега было по пояс, погода портилась, а на осыпном склоне спокойным летом можно было схлопотать лавину. Это уже было неинтересно и холодно. Они повернули назад, залезли в домик КСП и, раскочегарив печку, нашли это более удобным занятием.

1974 г. Декабрь. Экспедиция на Кызыл-Огин. Он вспомнил этот студёный Памирский тракт, как спали в кузове ехавшего грузовика, устланном мягкими вещами, а Шахиня положила свою голову Айболиту на грудь, и это было самое приятное воспоминание у него от этой экспедиции, потому что после установки двух промежуточных лагерей поднялась метель, не унимавшаяся неделю. А два дня хорошей погоды ушли на свёртывание лагерей и эвакуацию, и Айболит с Росинантом проклинали ашотовскую осторожность до тех пор, пока на третий день погода не сошла с ума и они рады были, что унесли оттуда ноги.

1975 г. Декабрь. Лагерь Дугоба. Маршрут 5B. Подкова СаГу. Айболит сидел у подножья с Арлекином и Хохлом, пока подкова не была пройдена. После восхождения Мулюк сидел дома в тёплой ванне три дня, не желая вылезать, Ткач, как всегда, катался на горных лыжах, а Мона-Лиза заявил, что он никогда в жизни больше не согреется.

И теперь – 1984 г., декабрь, Музджилга высотой около 6200 м. Айболит помнил этот райский уголок, где была метеостанция с нелюдимым начальником, кому он когда-то удалил много дней болевший зуб, после чего тот, проникшись уважением к Айболиту, а заодно и ко всей команде, стал им всем лучшим другом.