Страница 70 из 74
— Забавно. Я вообще не помню, что произошло. Последнее, что помню, как мы на него подняться решили. Дальше всё.
— Чего всё? Вы с Макарычем вперёд ушли, я вас звал-звал, ни ответа, ни привета. Куда вы подевались-то? Я до кратера поднялся, пустота и тишина. И орал, и стрелял. Не было вас.
— Ты на него поднялся всё-таки? Он там есть?
— Стоит себе, куда ж он денется. А с тобой-то что дальше было?
— Хрен его знает, Саня. Прихожу в себя в медпункте, по щекам хлопают, нашатырём виски возюкают и два пальца под нос суют. Сколько пальцев, спрашивают. Ничего понять не могу. Мужик какой-то в форме лётчика сынком называет. Сынок, говорит, ты как, в порядке? Я охренел, конечно. Какой я тебе сынок, говорю. Где я? Что случилось? Лётчик смотрит испуганно и говорит: «Это у него от шока. Он ещё не до конца в себя пришёл». А медичка знай, свою линию гнёт. Как тебя зовут, спрашивает? Алексей, отвечаю. А фамилия? Валов. Алексей Петрович Валов. И понимаю, что не такого ответа от меня ожидали. Лётчик подсаживается ко мне и треплет по волосам. Ты чего, говорит, Лёшка, приснилось чего? Что ещё за Валов? И смеётся так натужно. Тут я встаю, а самого покачивает, спрашиваю, где у вас сортир? Голова чугунная, дай, думаю, умоюсь, может, тогда в себя приду да пойму, что происходит, и кто все эти люди? Иду и понять не могу, что со мной не так, как будто отполовинили от меня, весу нихрена нет, и одет во что попало. Зашёл я в сортир-то, а там зеркало. А в отражении какой-то пацан незнакомый. Я честно подумал, что с ума сошёл. Рожи корчил полчаса наверное, и лупил себя, и всё тело обсмотрел. Вот и белочка пришла, так и решил. И главное, никаких предпосылок к этому вспомнить не смог. Вот чтобы бухали по-чёрному или ещё чего. Уже и не уверен был, не приглючился ли мне наш с вами поход.
В общем, не знаю, какими правдами-неправдами меня этот лётчик домой к себе забрал. Сказал, дома сын в себя скорее придёт. Потерял, мол, сознание внезапно в полёте. Взял с собой, покатал, называется, на вертолёте. А я до того охреневший, что и сопротивляться не стал. Пощипывал только украдкой руку время от времени. Не помогло. Привёл он меня квартиру, а там всё как у людей — мать, старший брат, и полная совдепия. Попросил только мать сильно не пугать. Так вот и живу, уже почти привык. Прежнюю жизнь как сон вспоминаю, иногда снится прямо ярко так. Просыпаюсь — нет, здесь я, простой советский парень. Родителям ничего не говорю, без того странно смотрят. Ну а ты что?
— А я, Лёха, себе и здесь приключений нашёл. Точнее, они сами меня поджидали. Но чтобы говорить об этом, надо бы какое-то укромное место.
— Ну ты деловой перец, я значит всё как на духу, а ты весь покрыт ореолом тайны?
— Во-первых, на нас уже посматривают, чего мы так долго сидим. А во-вторых, загляни ко мне в карман, и поймёшь, почему я не хочу на людях говорить.
— Ого! Ты что, подпольный советский миллионер?
— Я нет, но есть тут один товарищ, у которого на меня большие виды.
— Как скучно я живу, оказывается.
— А давай так, мы гостиницу поищем, и по пути поговорим. А то вдруг да номер свободный найдётся, так мы там и перетрём. Есть у меня к тебе одно предложение.
— Слушай, а зачем тебе гостиница? Айда ко мне. Предки на дачу к деду укатили, дома никого.
— А брательник?
— Он вечером на танцы намылился.
— Так чего ж ты молчал!
— Да я до сих пор не привык этот дом своим считать. Тянет поскорее свалить куда подальше, так не пускают.
— Я не узнаю тебя, Лёха. Что значит, не пускают? Собрался и свалил. Как я. Сказал, поеду в Иркутск учиться и точка.
— Это потому, что у тебя бати нет. Моему попробуй такое скажи.
— А ты ему скажи, что в пилоты хочешь, как он. Мечта всей жизни. Этому тебя в Бодайбо явно не научат.
— Да он меня ботаном считает, какой пилот?
— Ты мужик или нет? Лёха! Ща мы выработаем план, как тебя из дома извлечь. Давай так, заходим в милицию, а потом к тебе, ночь длинная, что-нибудь придумаем.
— Не, сразу не пойдём, ещё часок надо пошататься, пока Славка, это брат мой, не свалит.
Зашли мы в общем в отделение. А там строго так: на входе сидит дежурный — лопоухий веснушчатый пацан лет двадцати. Форма на нём с иголочки, фуражка на ухо съезжает, от важности собственной миссии чуть не лопается, дальше не пропускает. Я ему пакет отдал, и передал батину просьбу вскрыть его сразу и поскорее ответ дать. Тот на меня только посмотрел со значением и за трубку схватился.
— Тащ майор, дежурный сержант Петров. Вам пакет от участкового Шарипова. Срочный. Кто принёс? Как твоя фамилия? — спросил он меня.
— Шведов.
— Так точно, Шведов. Что? Вас понял.
Дежурный положил трубку, как-то странно взглянул на меня.
— Сиди тут, — велел он и трусцой побежал в недра здания.
Да, ребята, не учены вы террористами и прочими голливудскими страшилками. Вся ваша пропускная система для честных людей сделана. Ладно, сидим, ждём. Не успел дежурный Петров вернуться, как с улицы ввалилась бабища и ну голосить на все оба этажа:
— Ох, спасите-помогите! Это что же это делается-то-о-о-о! Средь бела дня, ироды-ы-ы! Трусы с начёсом, кальсончики, ничего не остало-о-ось!
— Гражданка, успокойтесь! — неуверенно попробовал воздействовать лопоухий сержант. Гражданка увеличила напор слёз и причитаний. — Что случилось, объясните толком?
Вой усилился, из-за дверей начали высовываться сотрудники.
— Гражданочка, выпейте водички, — засуетился лопоухий, наливая из графина в гранёный стакан.
— Эх, молодёжь. Всему-то учить надо, — проворчал натренированный на клиентах МЧС Лёха, набрал воды в рот прямо из графина и пшикнул тётке в лицо.
Та от неожиданности прервалась на самой высокой ноте и начала хватать ртом воздух.
— Сержант, что по нашему делу? — воспользовавшись паузой, спросил я.
— Оставьте координаты, с вами свяжутся, — выпалил тот, опасливо глядя на тётку.
Я обернулся на Лёху.
— Я телефон запишу, позвоните, — быстренько нашёлся тот, черкнул на первом попавшемся листке и сунул его в окошко дежурному.
— Можете продолжать, — любезно предложил Лёха женщине, и мы пулей выскочили наружу.
Отбежав на безопасное расстояние, мы согнулись от хохота и не могли остановиться ещё минут десять.
— Трусы с начёсом, не могу! — ржал Лёха.
— Кальсончики, — не отставал от него я.
— Средь бела дня! — в унисон выдохнули мы.
— Всё, я не могу, лопну сейчас, — держась за щёки, сообщил друг. — Айда за мороженым, это надо заесть.
— Пошли, — согласился я.
И он повёл меня вниз по небольшой улице, спускавшейся к Витиму. Но до набережной мы не дошли, а спустились в подвальчик дома, над которым красовалась весёлая вывеска «Кафе «Лакомка». Внутри нам выдали красиво завёрнутое розочкой мягкое мороженое в вазочках и предложили к нему на выбор сироп, тёртый шоколад и орешки. Тут же наливали лимонад местного производства. Я взял «Колокольчик», Лёха — «Дюшес». Рай для детей! Я прямо почувствовал себя на нынешний биологический возраст. Сто лет мороженого не ел. Как-то оно мне давно стало безразлично. А оказалось — очень даже ничего, особенно, если обсуждать при этом весёлые хохмы.
Когда мы добрались наконец до Лёхиной квартиры в панельной новенькой пятиэтажке, там уже было совершенно свободно.
Тут я наконец расслабился и выложил о своих делах как есть. Лёха — это, пожалуй, единственный человек которому я с чистой совестью мог доверить все свои тайны, хоть в прошлом, хоть в будущем, даже те, которые не мог рассказать бате в силу специфики его профессии. Друг слушал меня очень внимательно, барабаня по подлокотникам кресла.