Горе побежденным

Глава 45

— Я готов ответить на вопросы вашего превосходительства…

Русский офицер говорил глухо, и хотя ему дали сухую матросскую робу, он дрожал — все же купание, пусть и короткое, в холодном море всегда отражается на здоровье. А может, этот молодой человек переживал гибель своего броненосца — потрясение от того, что надежная прежде палуба неожиданно уходит из-под ног, а корабль, дав последний залп, ложится на борт и опрокидывается, слишком ужасное, чтобы его спокойно пережить.

— Вы сказали моим офицерам, что знали о том, что в начале боя корабли Объединенного флота, который находится под моим командованием, сделают разворот — то, что вы назвали петлей. Правильно ли они вас поняли, господин мичман?

Того говорил чуть хрипящим от потрясения голосом — такого он никак не ожидал. С русского броненосца «Генерал-адмирал Апраксин» захватили трех пленных, их подобрал миноносец «Акацуки», что было весьма символично на взгляд любого японца.

Ведь этот корабль прежде назывался «Решительный» и был захвачен абордажем в китайском порту Чифу. Наивные русские, они не ожидали захвата, полагаясь на какие-то международные правила, которые не могут действовать, когда идет война, а Китай не та страна, чтобы с нею японцы считались. Так что миноносец типа «сокол» был переименован в честь погибшего «дестройера», и теперь под командованием старшего лейтенанта Хирадо состоял в 1-м отряде эсминцев.

Именно этот отряд отогнал два русских больших миноносца, что спасали экипаж «Апраксина», и на месте гибели броненосца выловили троих русских моряков — офицера и двух матросов. Мичмана наскоро допросили, благо английский язык он хорошо знал— ведь всем морякам давно ясно, кто правит балом в океанах. Русский офицер пребывал в потрясении, и сказал такое, что Хирадо решил немедленно оповестить о том самого командующего, посчитав, что известие чрезвычайно важно. И немедленно доставил пленников на «Микасу» — Того решил допросить офицера с глазу на глаз, благо разговор шел на языке, который они оба хорошо понимали. В салоне присутствовал и лейтенант Наката — умелый боец и мастер меча, адмирал ведь не был настолько доверчивым, чтобы оставаться с русским наедине. Да за дверью были наготове вооруженные матросы с офицером — достаточно позвать или ударить кулаком по железной переборке, как караул тут же ворвется. Но русский только дрожал и лязгал зубами, для настоящего самурая такое является неподобающим поведением.

— Мне сказали об этом позавчера вечером, а весь вчерашний день эскадра отрабатывала маневр, чтобы охватить петлю на контркурсе, раза три прошлись — крейсера контр-адмирала Энквиста изображали вашу эскадру. А командовал всем контр-адмирал Фелькерзам, — достаточно словоохотливо произнес русский офицер.

— А почему не сам вице-адмирал Рожественский?

Русскую фамилию Того произнес почти правильно, не исказив буквы — он считал, что всегда следует уважать врага даже оставаясь наедине с собою. А такому противнику как русский адмирал нужно было относится крайне серьезно — тот, кто смог провести огромную эскадру через многие тысячи миль пути достоин почтения.

— Так самого Зиновия Петровича позавчера апоплексический удар разбил утром, его на госпитальное судно перевели, все видели, как носилки с адмиралом с броненосца по трапу спускали. Говорят, что уже богу душу отдал — умер в одночасье. Командование над нашей эскадрой принял младший флагман контр-адмирал Фелькерзам, хотя разговоры шли, что он тяжко болен и лежит при смерти.

Мичман сделал паузу, жадно глотая воздух, потом очумелыми глазами, в которых плескалось легкое безумие, посмотрел на японского адмирала, коротко, но зло хохотнул, и негромким, но прерывистым и хрипловатым голосом добавил.

— Я с приятелем с «Осляби» говорил — мы позавчера дерево все с броненосца на транспорт «Герман Лерхе» сгружали, мы свое, они свое, поочередно — обшивку, палубный настил, шлюпки, даже пианино вынесли. Дмитрий Густавович, остзейская его душа, приказал все убрать — мол, пожары от вашей шимозы будут большие, обстрел вестись будет исключительно фугасами. И ведь прав оказался, хотя мы на него злобствовали — как в воду глядел — сгорели бы на хрен, если бы от деревяшек за сутки до боя заблаговременно не избавились. И маневр этот вашего превосходительства безумный не зря отработали — ведь вы в него и попались!

Мичман говорил сбивающимся голосом, а Того слушал его с неослабевающим интересом — такого поворота событий Хейтахиро никак не ожидал. Весь день он думал, что сражается с живым человеком, что оказался мертвецом, а на самом деле бился с мертвецом.

Именно с мертвецом — только перед смертью человек может получить дар предвиденья. А как иначе этот русский адмирал мог узнать о маневре за двое суток до того, как само это решение пришло в голову Хейхатиро за четверть часа до его проведения?!

А мичман продолжил говорить дальше, причем нес такое, во что поверить было нельзя — этот русский адмирал, вернее вселившийся в него демон, заранее все предвидел, ибо простому человеку из плоти и крови, так точно предвосхищать события, попросту не дано свыше. То по силам только дьявольскому духу…

Или величайшему бойцу, про которых слагают легенды!

— Мы маневр отрабатывали долго — адмирал приказал бить по третьему в колоне броненосцу. Сказали, что на «Фудзи» броневые колпаки над барбетами тонкие, и если в него попасть, то внутри снарядов полно и они взорвутся — ваша шимоза чувствительна к детонации. Били втроем — наш «Апраксин» часто, у «Наварина» пушки старые, он на наш третий залп мог стрелять только, так что всплески не мешали. И «Нахимов» своими шестью восьмидюймовыми пушками постоянно стрелял — нам он не мешал пристреливаться. И когда на «Фудзи» рвануло, мы все оху…

Мичман сбился с английского языка, перешел на русский, бросив несколько непонятных слов, в которых сквозило безмерное удивление. Того чувствовал, что данные слова подходят и к его внутреннему состоянию — он также впал в шок от потрясения таким предвидением.

— А броненосцы Небогатова должны были выбить идущую предпоследней в колонне адмирала Камимуры «Асаму» — они во время рывка должны были подойти к ней как можно ближе. И ведь подошли, и били в упор! На учениях я над этим смеялся, но ведь в действительности так и произошло, ваше превосходительство?!

Вопрос завис в тишине — ответа на него не требовалось, Хейхатиро и так был сильно удивлен, хотя держал на лице маску невозмутимости. Только спросил, пользуясь моментом — русский офицер явно пребывал в состоянии душевного волнения и мог случайно выболтать то, что крайне заинтересовало японского адмирала.

— А почему на ваших кораблях мы за весь бой, кроме его начала, не видели флаги командующих отрядами?!

— Приказано не поднимать, дабы корабли эти не служили целью для вашей артиллерии. А вначале вздымали на головных, где адмиралы не находились, дабы отвлечь на них ваш огонь…

Мичман осекся, зажал рот ладонью, глаза стали принимать осмысленное выражение. Лицо побледнело — молодой парень насупился, только сейчас осознав, что проболтался врагу, в которого стрелял из своей башни. Можно было прибегнуть к помощи Накаты, и заставить говорить офицера иными средствами убеждения. Но зачем, если и так многое стало ясно, и в тумане незнания приобрело осязаемые черты.

Того посмотрел на своего лейтенанта, потом перевел взгляд на мичмана и тихо сказал на английском языке:

— Наката-сан отведет вас в каюту, вы получите одеяло и много саке, что позволит вам согреться. Вы храбро сражались, мичман и достойны награды! И поставьте у дверей караул — пусть смотрят, чтобы этот гейдзин не разбил себе голову о переборку, он понял, что проболтался!