Страница 31 из 56
В следующий раз Берн ничего не слышал — ничего, выходящего за рамки нормальности, — потому что писк пришёл не извне, он шёл изнутри, и спровоцировала это Софи. Она сорвалась на Берна, когда мать послала их к главному торговцу Изумрудного Озера — жирдяю по имени Горн, его фамилии Берн не знал. Мать попросила отнести ему свежие овощи с огорода. Софи очень устала за последние дни и постоянно ругалась на всех, кто попадался ей под руку. Но в тот раз это произошло вообще без какой-либо причины — перед домом жирдяя Горна она вспылила и умчалась вперёд.
Берн догнал Софи, когда она уже заходила в дом Горна и протягивала мешок с овощами купеческой служанке. Берн собирался развернуться и уйти — он уже планировал, как проучить сестру, — но едва не упал обратно, наткнувшись на взгляд карих, почти чёрных глаз.
В полоске солнечного света золотом мельтешила пыль, где-то неподалёку капала вода, а перед Берном, занеся ногу для нового шага, застыла незнакомка, которая была его сестрой. Смуглая кожа, тёмные волосы, стройная фигура — этого голема слепили по образу и подобию Софи, но сама Софи, почему-то подумал Берн, умерла. Эта мысль ошарашила его и ужаснула, и он её поспешно отогнал. Берн был суеверным и боялся накликать беду такими отвратительными мыслями.
Софи в своей стремительной манере развернулась на пятках и захлопнула дверь, и этот неожиданный бум! вывел Берна из оцепенения. Его разрывало от желания уйти прочь и спрятаться в своей комнате, в своей кровати и очнуться, когда на следующее утро. Но он спокойно подождал служанку Горна и забрал деньги за овощи. Софи переминалась с ноги на ногу в сторонке.
В ней чувствовалась смутная и непонятная угроза, направленная на… дом Горна? И это не было похоже на её привычную, усталую злость — в воздухе повисло немое обещание жестокой расправы. Берн не сдвинулся с места, пока Софи не пошевелилась и не поплелась обратно, в родительский дом. Она двигалась неестественно, и Берн подумал, что из-за тяжёлой работы не обращал внимания на то, как она изменилась — всего-то за неделю или две. Сестра слегка пугала.
«Она уже умерла», — опять прошелестело в голове, и одновременно с этим вернулся писк — противно и тоненько зажужжал под ложечкой, подобрался к горлу и безотчётным страхом засел в сердце. Берн постучал по забору три раза — говорили, что это приносит удачу и оберегает от несчастий.
Софи внезапно обернулась и сказала:
— Будь осторожен, братик, — она выдержала паузу и протянула: — Ты плохо выглядишь. Может быть, тебе стоит уехать в столицу? Заработаешь денег, да, может, найдёшь невесту.
А потом Берн неожиданно для самого себя сбежал. Он весь день прогулял в ближайшем лесочке, саботировав работу в полях, и к вечеру ноги гудели и болели, но Берн был рад усталости, которая оплела его тело щупальцами, понуждая опустить веки. Он с трудом добрался до кровати, упал на подушку и вырубился. Его даже не беспокоило, что родители и староста деревни завтра всыпят ему по первое число. Собственно, так и вышло.
Ночь, утро, день пролетели мгновенно; его одолевала рассеянность, и, ещё не осознав, как оказался в полях, Берн уже вновь очутился дома: сидел в своей комнате и тихонько переругивался сам с собой — внутренний голос советовал проследить за Софи, а лучше всего — свалить подальше и забыть о сестре. Инстинкт самосохранения буквально кричал об опасности, но причём тут сестра? Софи всегда была вспыльчивой, но также — и очень доброй. Она никогда не навредит ему.
В карманах штанов внезапно обнаружилась вата.
«Неужели на меня произвёл такое впечатление дурацкий писк?» — размышлял Берн и в итоге спустился вниз, в общую комнату, где сейчас вязала мать и ремонтировал сапоги отец.
Берн не выдержал и спросил:
— Вы не заметили, что Софи стала немного странной?
Помолчав и не получив ответа, он произнёс громче:
— С чего бы Софи выглядеть так, словно её подменили?
Родители всё также игнорировали его, и Берн вдруг услышал звенящий — злорадством? страданием? мольбой? смертью? — звук.
— Вы слышите? — прошептал он. — Вы слышите, как меня зовут?
Время совершило скачок, и Берн обнаружил себя перед приоткрытой дверью подвала. Писк заполнил его до краёв, опустошил и стих. В подвале было жарко и серо, а в дальнем углу, в тусклом свете зажжённой свечи, лежала высокая куча тряпья, и она, словно грудная клетка неведомого зверя, вздымалась и опадала. Она дышала. Или дышал кто-то заботливо укрытый ветошью. Гора лоскутов развалилась, и Берн увидел уродливых тварей, порождение самых гнусных кошмаров.
— Всё-таки не послушал? — засипело нечто продолговатое и склизкое. — Но уже поздно.
— Поздно, поздно, — вторил ему круглый шар, утыканный иголками и пронзённый ножом. — Он исчерпал тебя. Выпил до дна.
— Как и нас, — прорычал комок, состоящий из клыков и когтей. — Он забирает то, чем был обделён с рождения.
— Преданность, симпатию, искренность, — прокаркал моток гнилой верёвки с бусинами-глазами. — Любовь.
— Мы становимся его частью, — заскрежетала вставная челюсть. — Нашей любви хватает, чтобы Жаба заботился о нас.
— Но запасы не вечны, и их приходится пополнять, — пробормотал кто-то сзади.
Берн не понял кто это сказал — он даже не мог распознать, мужчина это или женщина, потому что был невероятно испуган. Он бросился к двери, отчаянно надеясь вырваться из ловушки, однако крохотные проволочные ножки не подчинялись ему. Он упал и, не желая сдаваться, пополз к выходу, но его перехватили другие монстры и потащили к камину. Писк вернулся опять, и в этот раз он не собирался исчезать.
Тёмные глаза Софи грустно взглянули на него с по-змеиному треугольной морды:
— Добро пожаловать.
Грингфог, запад столицы, ночлежка для бродяг
Первую жертву Мертвеца нашли стражники Леонида Спасителя; привычный рейд по Чёрному Кварталу закончился тошнотворной находкой. То, что осталось от несчастного, язык не поворачивался назвать трупом: в подворотне лежал большой истекающий кровью кусок мяса — чудовищный стейк слабой прожарки. И прожарка — это не метафора.
Даже бывалые стражники старались не смотреть друг на друга. Ужасное, вне человеческого понимания, преступление напугало их до чёртиков, и вполне объяснимый страх существа, увидевшего смерть собрата, понуждал их к бегству. Они понимали, это — естественная реакция, но одновременно стыдились своего малодушия, не желая выдать его. Вместе с тем неуместная гордость тлела под завалами страха и омерзения: никто из них не выблевал свой завтрак, и хотя многие позеленели и тяжело сглатывали, все держались. Во всяком случае, пока жертва не застонала и не дёрнулась.
Как можно выжить с такими увечьями? Впоследствии императорские следователи скажут, что ничего удивительного нет: молодого человека накачали специальной магией, некоторое время он был без сознания и не чувствовал боли от гнуснейших издевательств, а там, в переулке, начал приходить в себя.
Виктор Дасквуд — так звали жертву — очнулся в госпитале через три дня и сразу же попытался покончить с собой, не в силах принять свой новый облик. Маньяк выколол ему правый глаз и снял кожу с левой части лица — оставшийся целым глаз теперь никогда не закрывался. Шея, ключицы были нетронуты и выглядели на израненном теле чужеродно. Преступник словно экспериментировал, рассматривая людей как крыс для опытов.
Целители не ожидали, что Виктор так быстро придёт в себя, и едва ли предполагали, что он сумеет добраться до зеркала и снять бинты. Но по воле случая кто-то находился поблизости, чтобы его спасти. Нельзя сказать, что Виктор был этому рад. Преступник отрезал ему соски и гениталии, зашил анус и вывел кишечник в бок, ноги ампутировал по колени, а спину поджарил на гриле. Живот испещряли вырезанные каллиграфическим почерком надписи на незнакомом языке. Когда Виктора усыпили, пришла уборщица — убрать кровь и стекло; она-то и нашла записку с изящными, как на теле жертвы, буквами: «Мертвецы не умирают».