Страница 3 из 51
Дерутся вачанцы
ногами, поганцы!
Друг друга избивают
и за уши таскают.
А они тоже в долгу не остались, поют про нас:
Милокусцы, хвостатые твари,
поскорей бы вы в ящик сыграли!
Пономарь Кузман подговаривал нас с Мичукой срезать с вачанских коров колокольчики, а Мичука еще к тому же очень ловко камнем сбивал им рога — из них Кузман в своем сарайчике делал костяные пластинки для игры на мандолине и расческе.
Мы подманивали молодым клевером их лошадей, отрезали им хвосты и гривы. Потом со злорадством наблюдали, как жеребята и мулы не знали куда деваться от мух и оводов, метались из стороны в сторону. И в Вачанах, и у нас прошел слух, что это дело рук какого-то ловкого мошенника. Гривы и хвосты Кузман продавал в Сплите, и нам с Мичукой перепадала кое-какая мелочь.
Мы двинулись вперед, навстречу весне, из загонов нас грустными глазами провожают овцы, стряхивают с шерсти дождевые капли, тоже радуются солнцу. Ветер налетает порывами, задирает у девчонок юбки. Видны голые коленки Мулицы, на них следы плетеного коврика. Не удивительно! Не проходит и дня, чтобы учитель Иван не наказал ее, вечно она стоит в углу, коленями на коврике, а все потому, что слишком много болтает, вертится, и кроме того учитель зол на ее мать, которая ему как-то сказала, что прекрасно понимает, зачем он оставляет Мичуку ночевать у себя.
С ребятами из Вачан мы должны встретиться около общинного виноградника — это как раз на полпути между нашими школами. Вокруг виноградника широкие луга, кучами навалены убранные с полей камни, сюда часто приезжают на маневры солдаты.
Мы спустились с дороги на тропинку, строй нарушился, наш небольшой отряд перемешался. Мичука протягивает мне знамя, костяшки его пальцев посинели от холода.
Перед нами раскинулась огромная котловина, ветер все сильнее, на склоне виден виноградник — старая лоза, срубленная, сложенная в кучи, лежит под кустами. Бегом спускаемся вниз. Что ж, я не слабее Мичуки, ветер и у меня не вырвет знамя из рук. Солнце скрылось; туча, черная и мрачная, надвигается на нас со стороны Динары. Все-таки мы прибыли на место сбора раньше вачанцев.
Мы забились в колючие кусты терновника, можжевельника и шиповника, прижались друг к другу, чтобы как-то согреться, а с вачанской стороны, на склоне холма показались ребята, они бегут, впереди парень со знаменем, Мичука пересчитывает их, говорит:
— Так и есть, их больше, чем нас… Но все равно с кем-нибудь из них я столкнусь.
Ветер забирается даже в штанины, задрал юбку на Мулице так, что видны ее шелковые трусы, туча не пускает на небо солнце, мерзнут уши, хорошо тому, кто взял с собой шапку! Мы все смотрим в ту сторону, откуда, подходят вачанские ребята, с ними двое взрослых. Один, в годах, усач, закутался в пальто, на голове маленькая шляпа, по одежде похож на наших отцов, когда они в базарный день отправляются в город, если кто не знает, никогда бы не сказал, что это школьный учитель, рядом с ним неуверенно ступает на высоких каблуках молоденькая учительница в брючках.
Учитель Иван, шепнув что-то Мичуке, направляется навстречу вачанским учителям. Мичука, откашливается, берет у меня знамя, набирает полную грудь воздуха и кричит навстречу ветру:
— Да здравствует братство и единство сербов и хорватов!
— Ура! — опережает нас учитель Иван, за ним повторяем и мы, но получается не так громко, слаженно и слитно, как в школе, наверное северный ветер относит звуки наших голосов в сторону.
С вачанской стороны кто-то кричит.
— Дорог мне брат, какой бы веры он ни был!
Детвора из обеих школ перемешалась, ветер бьет, кому в лицо, кому в спину — на середину выходит старый вачанский учитель, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, он держит речь:
— Дорогие дети, вот и пришла весна, снег растаял, зеленая травка появилась, набухают почки на деревьях. Пчелки в ульях пробуждаются из зимней спячки, подползают к своему окошку и смотрят, есть ли на полях еще снег и лед…
Та здоровая туча, которую ветер нес с Динары, уже накрыла виноградник, уронила на нас несколько крупных капель — хочет напугать, а старый учитель все мелет и мелет свое, про весну. Интересно, что бы сказал ему мой дед, если бы это услышал, какими бы ругательствами и проклятиями его наградил, как шуранул бы в сердцах кочергой о плиту?
— …Выберутся пчелки из ульев, расправят крылышки и полетят вперед. Сначала, спросят у яблоньки: «Есть ли у тебя мед для пчелок?» Яблоня ответит: «Нет еще, рано вы прилетели ко мне, мои цветы еще не распускались. Ступайте к черешне».
И тут начал учитель гонять бедных пчелок от одного дерева к другому, и нигде-то нет для них цветов. Голос его зазвучал громче, он обвел всех нас взглядом, в этот момент и ветер стих — улетел за горы, — и так закончил свой рассказ:
— Уже хотели они вернуться домой, как вдруг заметили под кустом маленький, голубенький цветочек. Это была фиалка, сладкая, пахучая, пчелки наелись и принесли в свой домик, в улей, первый мед.
Учитель раскланялся на все четыре стороны, засунул руку в карман, мы подумали, что он сейчас вытащит платок, и вдруг видим в его желтых от табака пальцах, как будто в сказке или в недавнем его рассказе, цветок — фиалку.
— Кто первым из учеников обеих школ найдет фиалку и принесет ее сюда, получит приз! — закричал учитель Иван.
3
Вот уж не думали мы, что сегодня здесь появятся грузовики с солдатами — они подъехали к нам со спины, по той дороге, по которой обычно едет общинный трактор, когда везет виноград или удобрения. Целых четыре грузовика, набитых солдатами, все в касках, трясутся в кузове.
Мичука дал одному из солдат кусок сыра, а тот ему свою винтовку. Теперь Мичука целится в вачанских ребят, щелкает затвором, приговаривает:
— Крк, фью! Один усташ готов! Крк, фью! Второй готов!
Я переворачиваю каждый листик под кустами, надеюсь, что мне повезет, что именно я найду фиалку и получу в награду что-нибудь вкусное из сумки учителя. И при этом подслушиваю разговор старого учителя с офицером. Похоже, нам придется отсюда убираться, потому что солдаты приехали на стрельбы, будут палить из винтовок и пулеметов.
— Да здравствует наша родная армия! — воскликнул вачанский учитель и щелкнул каблуками.
— Встреча весны продолжится на Крчиче, у Шпириной мельницы! — громко объявил учитель Иван.
На Шпириной мельнице никого не было, кроме ее хозяина Шпиро, молчаливого, перепачканного в муке. По просьбе учителя он открыл запруду, вода зашумела, жернова завертелись, сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Учительница бросила в корзину горсть кукурузных зерен и получила пригоршню теплой желтой муки.
Мичука оставил знамя на мельнице, прислонив его к мешку с мукой, сейчас он занят тем, что сталкивает вачанских первоклашек в Крчич, в холодную воду. Он ловко сбивает их с ног, они падают в мелкую воду у берега, намокает их одежда и обувь, из сумок вываливается еда, они плачут, зовут учителей. Но на помощь надеяться не приходится, сейчас все учителя на мельнице, заняты едой и питьем, к тому же, никто не умеет так быстро и без дыма развести огонь в очаге, как Шпиро. Вачанские малыши выжимают носки, мокрыми натягивают их на ноги или же прячут в сумки, остаются в своей обувке босыми.
Со стороны виноградника слышна стрельба, ее звук через холмы доносит ветер, когда ветра нет, ее заглушает шум воды в Крчиче. Ученики обеих школ вытаскивают свои припасы, разбились на группы, соревнуются, кто быстрее все съест, вода уносит пустые бумажные кульки, шелуху от лука, яичную скорлупу.
Мичука подмигивает мне, я иду следом за ним, за мельницу, по бетонным ступеням, над самой водой, мы раздвигаем ветки, продираемся через кусты, выглядываем из-за камня — вачанский парнишка, похоже, это их знаменосец, уединился здесь, роется в своей сумке, волосы у него черные, торчат на затылке.