Между двух огней

Глава 2

Я открыл глаза. И снова их закрыл. Невыносимо закружилась голова. В мозгу начал всплывать информация о почти незнакомом человеке. Кольцов Иван Никитович. Студент Санкт-Петербургского Императорского Политехнического Института. Прапорщик военного времени в армии Брусилова. Потом у Деникина. У Врангеля. Из Крыма ушел с флотом. В Бизерте нанялся в охрану караванов. Почти десять лет слонялся по Африке. Как не берегся, подхватил дизентерию. Больше года приходил в себя. Оказался в испанской Сеуте. На остатки средств перебрался во Францию. Там даже удалось натурализоваться за взятку, счастливо избежав Нансеновского паспорта.

Снова открыл глаза. Вообще-то я — Кольцов. Но Павел Андреевич. Когда вышел фильм, все очень веселились. Полный тезка Адъютанта Его Превосходительства. Пятьдесят семь лет. Топ менеджер московского холдинга. Разведен, состоятелен, удачлив. Только, кажется, помер. В своей постели, в большой московской квартире на Ходынском поле. Вот и думай теперь про сон, что не сон.

Про Ивана, своего брата, дед не особо рассказывал. Когда мне было лет пять, бабушке принесли письмо. Для кубанского села письмо из США — мега-событие. Что там было написано, я толком не понял. Помню только цветные фото. Похожий на деда мужик в костюме и галстуке. Он же, с нарядной блондинкой, и двумя толстыми мальчиками. Тоже в костюмах и галстуках. На фоне дома и какой-то красивой машины. Бабушка объяснила, что это брат деда со своей семьей. Живет в Америке. Я слушал это в пол уха. Потому что на столе, рядом с конвертом и фото, лежало огромное яблоко. Размером с небольшой арбуз. Я такого не видел ни до, ни после. Я спросил бабушку: — «Это он нам из Америки прислал?». Бабушка засмеялась, и сказала, что это тетя Валя, соседка, нам подарила… Брат деда, если я о нем вспоминал, так и ассоциировался у меня всю жизнь с огромным яблоком.

Итак, что мы имеем? Во сне со мной случилась какая-то хрень. Я не в своей постели, не в своей спальне. Судя по всему, не в своем теле. Руки… руки — ноги шевелятся. Руки ничего такие. Мускулистые, с гладкой кожей и длинными пальцами. Не хуже, чем мои. Сел на койке. На мне трусы ниже колен, и офицерское нижнее белье вместо майки. Судя по всему, я в мансардной комнате. Метров двенадцать. В углу умывальник с зеркалом, столик. В стене, наклонной на сорок пять градусов — окно без стекол, закрытое ставнями. Встал, и распахнул ставни. В глаза ударило солнце. Вдали виднелась Эйфелева башня. Ну вот. Я в Париже.

Подошел к умывальнику, из крана потекла холодная вода. Плеснул в лицо, посмотрел в зеркало. Похож на себя. И на деда. Только с усами. На столике лежат сигареты. Галуаз. Могло быть хуже.

Я неведомым способом, из двадцать первого века, оказался в теле своего двоюродного деда Ивана. В городе Париже, Парижского района, Парижской области. В комнате, которую он снимает на шестом этаже, в доме на рю Ордан. Неплохое место, ващет. Рядом пляс Пигаль, Монмартр и бульвар Клиши. Мне сейчас тридцать шесть. На дворе одна тысяча девятьсот тридцать четвертый год. Пятое февраля.

Я не люблю рефлексировать. Хотя вру. Под хорошую закуску, пропустив рюмочку, очень приятно погрустить о несбывшемся, или упущенном. Но в неясной ситуации предпочитаю шевелиться и двигаться.

Вопреки этому уселся опять на кровать, и принялся упорядочивать всплывающее в голове знание. С удивлением осознал, что Иван Кольцов — это тот человек, которым я бы и хотел быть.

После Белого Исхода из Крыма, несколько лет был проводником в Африке у скучающих богачей, приехавших поохотиться. Не чужд авантюризма. По крайней мере, не стеснялся заниматься контрабандой алмазов, бросая вызов могущественному Де Бирс. Сказочных богатств не снискал. Но когда подхватил дизентерию, в Анголе, год жил не работая. Пока приходил в себя, услышал о том, что Де Бирс внесло некоего Кольцова в списки личных врагов. И при встрече в джунглях не намерено миндальничать. Первым же пароходом, идущим в сторону Европы, покинул негостеприимные места.

Отсидевшись в Сеуте, перебрался в Марсель. Где примкнул к лихой международной команде контрабандистов, прикидывающихся рыбаками. Намеревался заработать и уехать в США. И все шло к тому. Пока однажды ночью шхуну не блокировали катера полиции и таможни. На борту было сто ящиков с оружием, которое собирались перекинуть на пароход, идущий в Африку. Иван оказался единственным, кто не стал сдаваться. Прыгнул в ночное зимнее море. И чудом проплыл восемь миль до берега. Буквально за час до обысков успел забрать свои сбережения и документы. И убрался из Марселя.

Вот уже второй год в Париже. Перебивается случайными заработками, в надеже на то, что подвернется случай всерьез заработать и свалить, наконец, за океан.

Я встал, и прошел в угол. В тумбочке справа от окна стоит шкатулка с документами. Паспорт Гражданина Французской Республики на имя Айвена Колтцофф. Сто франков мелкими купюрами. Рядом с тумбочкой стоит гитара в матерчатом чехле. Иван по вечерам, на неделе, поет романсы в кафе «Тетушка Катрин», на Монмартре. Мсье Роже, хозяин, за это кормит, и платит семьдесят пять франков за вечер. Судя по воспоминаниям Ивана — это очень приличный гонорар. А по выходным тоже самое он делает в кафе la Poste, с другой стороны Монмартрского холма. Хозяин платит меньше, но американские туристки за пение неплохо подкидывают.

Хотел достать гитару, но почувствовал позыв. Натянул ботинки. Что-то типа советских офицерских. Такие же черные. Трудно купить тапочки, что ли? Пошел в туалет. Общий сортир расположен рядом с лестницей. Небольшая будка с дверью. Вместо стульчака два рифленых места для ног. Пожурчал задумчиво. Этот дом подсоединён к городской канализации. Так что грех жаловаться.

В Латинском квартале, да и вообще на левом берегу Сены, большинство домов имеют выгребные ямы. Их раз в неделю опорожняют насосами в огромные желтые бочки, что увозят это из города. Запах в квартале в этот момент стоит — не передать. Да и кабинка сортира — настоящая роскошь. Во многих домах стенки сортиров, если есть, чисто условные. Где-то по пояс. Не стали заморачиваться. Справляющие нужду жильцы сидят по сути на лестнице, у всех на виду. Поднимается эдак жилец вечером домой. Бонжур мсье. На следующем этаже — бонжур, мадам. Уринуары на улицах повсюду. Это такое место, слегка отгороженное от улицы, где можно облегчиться по малому. Пока отливаешь, тебя видно с ног до головы в деталях. Французы, такие французы…

Вернулся в комнату. Мысленно встряхнулся. Еще раз оглядел свое жилище. Слева, в ногах кровати, сундук, в котором лежит барахло, что может пригодиться. Кровать. Рядом стул, на котором аккуратно сложены брюки. На спинке рубашка и пиджак. На брюках лежат наручные часы и галстук. Окно. Если сейчас февраль, то мне повезло с погодой. Градусов семнадцать. С одними ставнями здесь наверное дубак. Память подсказала, что у Ивана вяло текущая война с консьержем за право установить печурку в комнате. Справа от окна тумбочка. Стол, скорее столик. Умывальник. На двери крючки. На них висит шляпа, и пальто. Не густо. На часах восемь утра.

Ну что же. Не дергаюсь. Осмотрюсь, подумаю. Главное не спалиться резко изменив поведение.

Так. Умываться. На полочке под зеркалом зубная щетка и помазок. Гляди ко ты, настоящая щетина. Коробочка с порошком. Почистил зубы. С сомнением глянул на опасную бритву. В кронштейне рядом висит ремень, которым её нужно править. Нет, теорию я знаю. Но рисковать не хочу. Решено, в парикмахерскую!

Широченные штаны с подтяжками. Рубашка. Галстук. Пиджак. Во внутреннем кармане портмоне. В общей сложности пятьдесят франков купюрами и мелочью. Это насовали вчера туристы в Ля Пост. Книжка водительского удостоверения на имя Колтцофф. Все, пошел. Шляпу не забыть!