Страница 25 из 39
Чуть позже они уже сидели за столом, и граф Клермон, с улыбкой глядя на перешёптывающихся между собой сестёр, проговорил:
— Они так счастливы снова встретиться, да ещё при таких обстоятельствах! Я был удивлён тогда, что вы расспрашивали меня об их семье и малышке Мадлен. Я-то был уверен, что она умерла. А теперь выяснилось, что она жива и к тому же ваша супруга. Ей повезло не меньше, чем Флоретте. Да и их отец теперь сменит гнев на милость.
— Я уже написал ему, истребовав именную грамоту Мадлен, и потребовал убрать ту плиту из склепа, — сообщил Марк. — А теперь могу и вовсе пригласить его в Сен-Марко. Я хочу, чтоб они помирились, и желаю быть свидетелем этого.
— Я всецело поддержу вас, — кивнул Клермон. — Знаете, ещё недавно, потеряв деда, единственного родного человека, я чувствовал себя таким одиноким. Слуги, как бы они ни были верны, всё-таки не то. И потому, женившись на Флоретте, я понял, что снова обрёл семью. А теперь оказывается, что я породнился с самим бароном де Сегюром, который теперь к тому же стал графом де Лормом! И Мадлен действительно такая чудная малышка. Я, кажется, уже люблю её, как младшую сестру, и надеюсь, что и с вами мы будем хорошими друзьями.
— Я буду рад, — произнёс Марк. — Я понимаю вас, поскольку и сам долгие годы был одинок, но теперь у меня снова есть родня, и чем больше у меня будет родичей, тем лучше.
— За это и выпьем, — кивнул Клермон, подняв свой кубок, Марк с удовольствием звякнул об него своим, и выпил. — Хорошее вино, — одобрил Клермон. — Знаете, ваше сиятельство, я с годами всё больше начинаю ценить дружеские и родственные связи. Никакие богатства не заменят простого человеческого общения.
— Для простого человеческого общения удобнее разговаривать без особых церемоний, так, может, оставим их? Мы с вами ровесники, родственники и наш статус равен.
— Разве что я — не друг короля, а в остальном так и есть. А потому прошу вас отныне звать меня Габриэлем.
— Тогда и вы зовите меня по имени, — усмехнулся Марк.
— Отлично! Я надеюсь, что это начало крепкой дружбы, которая продлится долгие годы.
— Надеюсь, так и будет, — кивнул Марк. — Кстати, вы напомнили мне одного человека. Когда-то у меня был друг, едва узнав которого, я подумал также. Увы, я утратил его, о чём до сих пор жалею.
— Он умер? — с сочувствием спросил Клермон.
— К счастью, нет, но он улетел на своём звездолёте туда, откуда прилетел. Мне до сих пор его не хватает.
— Что ж, по крайней мере, вы можете утешать себя тем, что он жив. Я уверен, что он тоже сожалеет о таком друге, как вы, Марк, и в тайне ждёт встречи. Как писал Орсини: «Услышишь ты вдруг, как мой рог пропоёт, что где-то есть друг, и что он тебя ждёт».
— Мне тоже всегда нравились стихи Орсини.
— У него отличный стиль изложения и образный язык.
— Вы читали? — улыбнулся Марк.
— Конечно! Я читал даже его поэму «Вертрад». А вы разве нет?
— Стихи читал, и кое-что знаю наизусть, но вот «Вертрада» не успел. Я однажды взялся за него, но это увидел король и отобрал у меня книгу, сказав, что такие сочинения губительны для юности.
— Ну, в чём-то он был прав. Я тогда тоже был юн и долго ходил под впечатлением, думая о том, какую из подружек отравить. Все эти страсти, страдания, предательство, ревность, месть, отравление и столь жестокая казнь главного героя… это довольно мрачно, и при этом описано так трогательно, что в голову начинают приходить всякие опасные мысли. Но я никого не отравил! — рассмеялся Клермон.
— Там было что-то про отравление подружки? — заинтересовался Марк.
— Да, главного героя предаёт подруга, он страдает, переживает плен и заточение, лелеет в душе месть, потом возвращается в родные края и жестоко расправляется с ней. Я покрывался холодным потом, читая, как он опоил её цикутой и смотрел, как медленно и мучительно она умирает, а он описывает ей свои страдания. В конце концов, я думаю, что его правильно за это казнили. Вот только четвертование — это слишком, можно было просто повесить или обезглавить. Да что я вам рассказываю! Теперь вы уже не пылкий юноша, и для вас, как для сыщика, будет интересно ознакомиться с этим произведением. Почитайте, получите удовольствие, если не от сюжета, то от изящного стиля изложения.
— Честно говоря, я понятия не имею, есть ли у меня эта книга. Я лишь мельком осмотрел книжные полки в кабинете и не знаю, что хранится в библиотеке.
— О, «Вертрад» там наверняка есть! Но чтоб вам не тратить время, перерывая сотни книг, а в вашей библиотеке их наверняка немало, я пришлю вам утром свой экземпляр.
— Я буду вам благодарен, Габриэль.
— Они уже забыли про церемонии! — рассмеялась Флоретта, взглянув на них.
— Конечно, иначе смешно звучит: «Как поживаете, ваше сиятельство?», «Неплохо, ваше сиятельство!», — передразнила их Мадлен.
— А можно и мне звать своего нового брата по имени? — поинтересовалась Флоретта, взглянув на Марка.
— Я буду счастлив, сестрица!
— Тогда и Мадлен пусть зовёт меня братом! — воскликнул Клермон. — Ты ведь не против? Марк не против!
— Я согласна, — кивнула та.
Они снова засиделись допоздна, и уже ночью Марк и Мадлен проводили Клермонов до двери. Габриэль, влюблённо глядя на своих новых родичей, пригласил их с ответным визитом на следующий вечер и пообещал, что устроит в их честь роскошный приём, а потом напомнил себе, что утром должен отправить свояку «Вертрада», после чего откланялся.
Утро было светлым, и Марк немного задержался в постели, обнимая жену и слушая её счастливый голосок. Она всё ещё не могла успокоиться, радуясь тому, что снова обрела любимую сестру, которая теперь, к тому же, будет жить совсем недалеко от неё.
Потом он всё же встал и пошёл завтракать. Прислуживавший за столом лакей сообщил, что недавно приходил посыльный от графа Клермона и принёс какой-то свёрток. Развернув голубой шёлк, перевязанный синей лентой, Марк увидел старинную книгу в солидном переплёте, к которой был приложен белый конверт из дорогой бумаги. В нём оказалось официальное приглашение на приём, который граф и графиня Клермон этим вечером дают в честь барона де Сегюра, графа де Лорма и его супруги. Марку как-то не верилось, что Габриэль сам встал в такую рань, чтоб отыскать книгу и написать приглашение, скорее, ещё ночью, вернувшись домой, он вызвал секретаря и дал ему поручение. Эта мысль снова напомнила ему о куче так и не разобранных писем на столе кабинета. Теперь он мог позволить себе второго секретаря, но где взять достаточно образованного и надёжного человека?
Он размышлял об этом по дороге в Серую башню, но, поднявшись в свой кабинет, всё же решил вернуться к расследованию смерти бедняжки Клодины. Какое-то время он сидел за столом, обдумывая известные ему на данный момент факты. Он уже не сомневался в том, что оба убийства связаны с печальной участью Матиса де Серро, однако сам он был уже мёртв, и Марку так и не удалось выяснить, кто ж мог так близко принять к сердцу его гибель, чтоб начать убивать спустя несколько лет после неё. Поняв, что двигаться в этом направлении пока некуда, он решил вернуться к вопросу о том, как были подменены пилюли от болезни почек. Единственное место, где по его разумению это могло быть сделано — это дом аптекаря Дельмаса. И потому он решил снова допросить его.
Несчастный аптекарь совсем пал духом. Он был растерян и напуган, хотя в его настроении теперь появилась какая-то обречённость. Его ухоженные руки теперь были покрыты грязью, волосы встрёпаны, а на щеках появилась щетина. Марк даже почувствовал некоторую жалость к этому человеку и потому в этот раз не стал обвинять и запугивать его. Он предложил ему сесть напротив и снова принялся задавать вопросы.
Для начала он расспросил его об учениках. Как он уже знал, все они были сыновьями аптекарей, причём тех, кто явно добился определённых успехов на этом поприще. Все они жили в домах своих родителей и приходили в дом учителя только на дневное время. После этого Марк снова спросил его, кто ещё часто бывает в его доме и мог незаметно попасть в лабораторию, на что Дельмас категорично ответил, что в лабораторию в его отсутствие могут входить только ученики. К нему часто приходят клиенты и коллеги, чтоб посоветоваться или просто поговорить о том, о сём, но он принимает их в лавке, в кабинете или в жилой части дома. Некоторые аптекари бывают и в лаборатории, но никогда не остаются там одни.