Страница 8 из 10
— Куда прешь, хочешь обгореть?
В карете можно было не орать, все и так было слышно, но мальчишка вздрогнул и уставился на меня выпуклыми голубыми глазами. Похоже, не часто высокородные господа обращали на него внимание, считая чем-то вроде мебели, а уж сам государь император и вовсе впервые обратил на него внимание. Только вот, вместо того чтобы обрадоваться высочайшему вниманию, мальчишка почему-то испугался.
— Так ведь я не хваталками же поспособствую, государь, — пролепетал он и показал большую увесистую кочергу, которую все это время держал за спиной. Этой цельнометаллической огромной хреновиной вполне можно было кого-нибудь убить, ну, или поддержать небольшую печку, чтобы она не завалилась на пол, выплеснув при этом из себя полыхающие жаром угли, и не сожгла карету изнутри.
— Ты куда смотреть, холоп? — тут же отреагировал Остерман, заметив, что он, приоткрыв рот, во все глаза смотрит на меня, и даже замахнулся тростью на непочтительного мальчишку, осмелившегося рот при мне открыть. Мальчишка привычным жестом втянул голову в плечи, и почему-то мне это сильно не понравилось.
— Ну что ты, Андрей Иванович, — я перехватил его руку с тростью и кротко улыбнулся.
Остерман встрепенулся и подобострастно попытался раскланяться со мной в пределах довольно вместительной, но все же кареты. Я только покачал головой.
— Негоже срывать гнев на тварях, не могущих ответить, — я снова кротко улыбнулся, про себя думая о том, что вооруженный здоровенной кочергой парнишка еще как мог бы ответить, если бы не привитая с детства покорность вышестоящим. — Сестрица моя Наталия не одобрила бы, — я отпустил его руку и снова повернулся к съежившемуся мальчишке. Пускай Остерман думает, что у меня слегка крыша съехала на почве горя, так даже лучше, пока во всяком случае. — Как тебя звать, отрок? — я прочувствовал, как это звучит в устах четырнадцатилетнего пацана, и едва не заржал, но сдержался.
— Меня-то? — удивление мальчишки было настолько велико, что мне даже стало неловко.
— Тебя-то, как меня звать-величать, я разумею. Так же как и Андрея Ивановича.
— Митька, — ответил пацан, продолжая пожирать меня взглядом. Карету качнуло, и он на секунду отвлекся, чтобы своей огромной кочергой придержать печь.
Я прищурился. А пацан-то сильный, я и поднять эту бандуру вряд ли смогу, а он вон как ловко ей орудует. Хотя я силушкой не обделен, проверил уже, когда едва шкаф с книгами не опрокинул. Удержал, убедившись заодно, что силен, совсем не на тринадцать лет.
— Митька, а по батюшке?
— Ивана Кузина сын, — еще тише произнес пацан.
— Дмитрий Кузин, значит, — я задумчиво смотрел на него. — Ты холоп царев?
— Не-а, — он швыркнул носом и вытер его рукавом не слишком чистой рубахи. — Государем Петром Алексеичем, вашим дедом, значит, весь род Кузиных освобожден из холопов. Мы даже грамоту имеем. За службы государеву даже денюжку получаем. По пяти копеек за полную седмицу, ну и рупь на праздники большие, это как велено.
— Понятно, — я все еще продолжал смотреть на него. — Вот что, Дмитрий свет Иванович Кузин, я желаю видеть тебя подле себя в своих палатах. Будешь моим личным слугой, — повернулся к Остерману и попытался покачать права. — Андрей Иванович, оформишь, как положено, чтобы в челядь мою личную этого отрока перевели.
— Зачем вам это, государ? — Остерман скривился, глядя на смотрящего с недоверием Кузина.
— Потому что я так хочу, — я прищурился, а Остерман, наоборот, расслабился, увидев своего самодурствующего господина в том качестве, в котором привык его видеть. Он кивнул и снова закрыл глаза, приготовившись дремать дальше.
Карету больше не раскачивало, несмотря на то, что творилось снаружи, здесь непогода практически не ощущалась. Я же рассматривал свое первое приобретение и думал, а на кой черт он мне все-таки сдался? Я не помню ни одной выдающейся личности этого времени по фамилии Кузин. Да и хрен с ним. Одно я знаю совершенно точно, этот пацан, который так внезапно возвысился, будет предан мне и только мне до самого гроба, неважно чьего, надеюсь, что все-таки не моего.
Карета еще раз качнулась и остановилась. На этот раз дверь открывалась еще дольше, ветер прижал ее и не собирался уступать каким-то людишкам, осмелившимся бросить вызов стихии. Наконец, распахнувшись под напором троих людей, подхваченная ветром с такой силой, что я невольно представил, какую вмятину она оставит на стенке кареты, впечаталась в эту самую стенку. В проеме снова появился Бутурлин и проорал:
— Приехали, с божьей помощью! Разрешите помочь вам выйти, государь?!
Ну, почему бы и не разрешить? Я схватил протянутую руку и спрыгнул, сразу же попав в вихрь снега, забившего мне рот и нос, не дающего ничего рассмотреть. Бутурлин потащил меня куда-то, и я просто перебирал ногами, стараясь не слишком отставать, потому что у меня сложилось стойкое впечатление, что я точно заблужусь прямо посреди этого двора, если отпущу сильную мозолистую руку своего провожатого. Да, графья здесь явно не были белоручками, хоть и надевали эти идиотские парики, которые я лично сожгу, при условии, что выживу. Ну а что? Дед бороды рубил, а я парики буду жечь, каждый правитель имеет право на маленькие слабости.
Последний порыв ветра швырнул мне в лицо пригоршню колючего снега, и тут я перешагнул порог, за которым меня встретило тепло и полное безветрие. Подняв руку, я вытер лицо, убирая с него последствия бури, и только после этого огляделся. Ну, на дворец имение графа Бутурлина походило мало. Сюда пока еще не дошла мода на пышные усадьбы а-ля Кусково. Я стоял посреди небольшого холла, очень уютного и теплого. Теплого не в смысле, что его хорошо отапливали, а в смысле, что в нем было приятно находиться. Прямо напротив того места, где я стоял, расположилась большая лестница, ведущая на второй этаж. Вправо и влево уходили длинные коридоры. Подняв взгляд на верх лестницы, отметил, что стены были просто хорошо побелены. Никакой лепнины, позолоты и других излишеств не наблюдалось.
— Позвольте проводить вас в комнату, государь, где вы сможете отдохнуть.
Я посмотрел на открытое лицо денщика моего деда и думал о том, что о нем говорили при дворе. Вообще-то я просто умел слушать и анализировать услышанное, а челядь вовсю болтала, что царевна Лизавета отдала свою любовь статному графу, и, опять-таки по слухам, не только платоническую любовь, но и кое-что большее. Я смотрел не мигая на любовника своей тетки и пытался решить, что же мне с ним все-таки делать? Насколько я помню, Петр Второй сослал его куда-то служить, в тьму тараканью, поддавшись ревности, но я-то с ним отношений не портил. Он же стоял передо мной, малолетним придурком, который является его императором, практически навытяжку и не шевелился, ожидая ответа. Мои размышления прервали причитания Остермана о скрутившем его ревматизме. Внезапно я осознал, насколько сильно замерз.
— А не сообразить ли нам баньку, Александр Борисович. Я вельми замерз, что пес шелудивый, — старательно проговаривая слова, обратился я к Бутурлину.
Тот вздрогнул, словно я брякнул нечто не укладывающееся в его голове, но затем встрепенулся и даже улыбнулся уголками крупного рта.
— Как будет угодно государю. Эй, Михайло, ты где, песий сын?! — заорал он, кого-то зазывая к себе. — Я распоряжусь, а вы пока все же пройдите в спальню, государь. Не в дверях же баньку ждать будем.
Запретив ехать со мной Долгоруким, я волей-неволей согласился на камер-юнкеров, которые числились в свите Елизаветы и были закреплены за дворцом в Царском Селе. Кроме Бутурлина, меня сопровождали и оба Шувалова: Петр и Александр Ивановичи. Как мне было известно, братья были погодками и приняли активное участие в возведении Лизки на трон. Оттуда получили титулы графьев и много печенек. Но это случится только через десять лет. Смогу ли я повлиять на них сейчас? Ведь они еще совсем молоды — чуть старше меня самого, одному восемнадцать, а другому девятнадцать годков всего. Чтобы сломать эту чертову систему, мне во что бы то ни стало нужно было отодвинуть от себя Долгоруких. Возможно, если не будет той помолвки с Екатериной Долгорукой, и все остальное свернет с неповоротливых рельс истории?