Страница 4 из 146
<p>
То есть в течение года вы открываете для себя фабрику, видите себя техником в производственном цикле, изучаете классовый конфликт и получаете свой первый коллективный опыт?</p>
<p>
Да, жизнь вокруг тебя забурлила. Как будто этого было недостаточно, с группой товарищей — тех же, кто участвует в борьбе на заводе, тех, кто наиболее близок друг к другу — мы получаем опыт сообщества.</p>
<p>
Вы живете в одном доме?</p>
<p>
Да, в коммуне на площади Ступарича. Сначала нас было восемнадцать человек, из разных слоев общества: молодые люди из студенческого движения или католики, близкие к ACLI[4], ортодоксальные марксисты, вся гамма анархо-синдикализма; был даже один, который ошивался в социалистической партии в своей деревне, но ему было восемнадцать, и никто его не винил. Большинство, как и я, были без партии и без настоящей идеологии, но им все равно было хорошо. Люди были рады собраться вместе, у них было много вопросов, и они с энтузиазмом пытались найти на них ответы.</p>
<p>
Как возникла идея Коммуны?</p>
<p>
Немного случайно. Мы все работаем в этом районе, мы все участвуем в профсоюзе и движении, это практично — снять одну большую квартиру и жить в ней вместе, мы сможем заниматься политикой, не сходя с ума от домашних дел, и мы сэкономим много денег. Подумав об этом, я думаю, что нас в основном прельщало экзистенциальное приключение, в котором мы попытались бы перекомпоновать ту часть общественного, в которой мы жили вместе, с той частью частного, которая для всех останавливается у порога. Добавьте к этому тот факт, что Милан — это, да, мой город, но если вы не будете защищаться, Милан вас убьет. Он ничему не препятствует, но и ничего не дает. Ты должен изобрести и построить свой собственный способ существования с другими, а выживание ты должен вырвать зубами. Коммуна на площади Пьяцца Ступарич сделана, она становится местом встреч, почти все миланские товарищи, которые позже воевали в «Красных бригадах», хотя бы раз побывали там, может быть, просто чтобы поесть ризотто.</p>
<p>
А ваши дамы?</p>
<p>
Многие из наших дам приходят — я впервые слышу, чтобы их так называли. Не было разделения между политической и личной жизнью, подготовкой листовки и присмотром за детьми. Только спальни были отдельными. Была большая общая комната, стены которой были увешаны плакатами и надписями, каждый оставлял там свое послание, почти всегда яростно обрушиваясь на кого-то другого. Я думаю, это служило компенсацией, или, возможно, позволяло проявлять подлинную терпимость, такой, какой я больше нигде не встречал. Возможно, после тех лет никто так и не смог этого сделать.</p>
<p>
Как складывались отношения в семье?</p>
<p>
Конечно, были пары, но встроенные в структуру, которая служила всем. В определенный момент, как будто мы дали сигнал, пары начали заводить детей. Я считаю, что жизненная сила, которая пронизывала все, что мы делали, должна была быть немедленно спроецирована в будущее. Решение завести ребенка не требует особых размышлений, это самый радостный из наших выборов, и все. Мы с Лией, моей тогдашней партнершей, закладываем Марчелло в трубу, и почти одновременно у других возникает та же идея. В результате коммуна наполняется новорожденными. Мы также собрали дюжину отпрысков из товарищей, которые слоняются вокруг коммуны, и организовали полноценные ясли. Какое-то время я сам о них заботился. Можно очень любить детей, но только те, кто никогда этого не делал, думают, что ухаживать за ними легко: я был счастлив, когда обнаружил, что среди мужчин и женщин есть те, кто умеет это делать лучше меня.</p>
<p>
Когда вы познакомились с Курчо?</p>
<p>
Примерно в то время. 1 низовые комитеты были очень активны, а внимание тех, кто приезжал в Милан посмотреть, что происходит, было приковано к кубу Пирелли. Я помню, как впервые встретил Маргериту5 на собрании Pirelli Cub, и мы вместе нелицеприятно отозвались о решении некоторых людей создать группу на национальном уровне, украв у французского Мая лозунг, который нам очень нравился: «C'est n'est qu'un debut...». борьба продолжается». Это центральная тема всех дискуссий, движение огромно, низовые структуры повсюду, их влияние на собственном заводе сильно, но на общем уровне они не значат почти ничего. Как сделать так, чтобы эти автономные структуры вместе обладали потенциалом, которого нет у них самих? На этот вопрос был дан не один ответ. И было создано много групп, в том числе Столичный политический коллектив.</p>
<p>
Вы искали его?</p>
<p>
Сейчас такое время, когда все ищут всех. Они ищут что-то, что позволяет если не единство, то координацию. Вначале Cpm даже не представляла себя как группа — у нее не было четкой линии, — а как место для поиска платформы, способной объединить таких разных субъектов, как рабочие Pirelli, техники IBM и Siemens и те, кто был в Рабочем коллективе. Аниматорами Cpm являются Симиони6 и Курчо, но в его природе заложено то, что отдельные заводские реалии, которые в нем участвуют, сохраняют свою собственную автономию.</p>
<p>
Вы хорошо узнали Симиони?</p>
<p>
Достаточно, чтобы очень скоро расстаться с ним. Дебаты в КПМ ужесточаются, ускоряются, и не только по нашей воле. События нагнетаются, противник не остается в стороне, происходят первые процессы реструктуризации на заводах, полиция становится агрессивной на площадях, начинают взрываться бомбы, на площади Фонтана появляются те, кто начинает играть в политику с массовыми убийствами. Затем от общих рассуждений о насилии мы переходим к обсуждению вооруженной борьбы. Правда в том, что у нас нет точного представления о том, как действовать в ситуации, которая находится вне нашего контроля. Нам ясно только одно: они атакуют то, чем мы стали, мы не должны сдаваться, движение должно продолжать наступление. Мы еще очень далеки от теории вооруженной борьбы и еще дальше от ее организации. Но мы чувствуем необходимость в ней. Намеки на нее есть в знаменитом желтом буклете, который был составлен на конференции, проведенной Компартией в Кьявари. В пансионе под названием «Стелла Марис».</p>
<p>
Кто приехал на эту конференцию?</p>
<p>
Практически все лидеры миланских низовых комитетов. Это была интенсивная и противоречивая дискуссия, это была фаза перехода, что делать — непонятно. В какой-то момент мы поняли, что за конференцией, хотя она и была созвана с соблюдением определенной конфиденциальности, наблюдали несколько полицейских из миланского политического отряда: мы их очень хорошо знали, по крайней мере, так же хорошо, как они знали нас. Сначала возникает сильное беспокойство, мы боимся облавы, провокации. Но как только один из товарищей обнаруживает в одной из комнат пианино и садится за клавиатуру, мы начинаем петь «Bandiera rossa» во весь голос. В три часа ночи. Вот вам и конспирация, веселье даже преобладает над хорошими манерами. Но вернувшись в Милан, мы начинаем серьезно думать о том, что делать. И почти сразу же начинаются разногласия с Симиони, которые приведут к тому, что я и небольшая группа товарищей покинем Компартию.</p>