Страница 2 из 146
<p>
Вам пришлось?</p>
<p>
В компании Ceiet, занимающейся установкой телефонов. Они посылают меня следить за работой на строительной площадке в Варезе, где возводится большое офисное здание. Я каждое утро езжу туда и обратно между Миланом и Варезе, добираясь на поезде Ferrovie Nord после получасовой прогулки до станции, потому что в это время трамваи еще не ходят. Только те, кто ездит на работу здесь и в это время года, знают, что такое туман и холод вместе взятые. Те, кто говорит, что любит Милан, лгут или не знают, что такое его улицы в шесть утра в декабрьский день.</p>
<p>
Вы встретили там рабочих?</p>
<p>
Я уже знал рабочих, все мои друзья и друзья моего отца были рабочими, но не фабрику, ее я не знал. Эта смесь организации, эффективности и дисциплины, которая смешивается и конфликтует с человечностью людей, которые вплетают свою судьбу в производство. Я впервые встретил этих людей в вагонах «Норд», где каждое утро мы собираемся вместе, молчаливые и холодные. Никто не знает, куда едет другой, все знают, что должны ехать, все торопятся, все злятся, и все же каждый каким-то образом понимает, что в этой поездке есть смысл. Среди каменщиков, плотников, электриков на стройке я вступаю в контакт с заводом, пока еще не с политикой. Это я встретил бы в Siemens, крупной компании, которая теперь называется Italtel. Именно там однажды в отдел, где я работал — отдел тестирования, мы все были техниками — ворвалась группа нарушителей спокойствия: они кричали на начальство, не похоже, чтобы они злились на нас, и я был уверен, что я не начальник. В итоге мы вместе выходим и спорим во дворе. Я не хочу, чтобы жизнь определяла меня, я хочу понять, почему все происходит, почему эти рабочие протестуют, требуют, требуют. В те годы в голове каждого словно сработала пружина. И все, что было нужно, чтобы ее завести, — это такой эпизод или даже меньше.</p>
<p>
Они были объединены в профсоюз?</p>
<p>
Да, они были объединены в профсоюз. Я еще не встречал этого рабочего: это настоящий рабочий класс, когда рабочие думают как рабочие, говорят как рабочие, ведут себя и организуются как рабочие. В тот раз в их протесте участвовали и техники — очень многочисленная на заводе категория, среди которых был и я. Обычно разделение труда приводит к тому, что административные, канцелярские и технические работники чувствуют себя если не слугами, то союзниками босса. Но на высокотехнологичных заводах, таких как Siemens, техник начал понимать, что он находится внутри производственного процесса, который делает его частью цикла, что наше положение не сильно отличается от положения рабочих. 11 Моя первая политическая работа — среди техников.</p>
<p>
Сколько их было в Siemens?</p>
<p>
Пропорции были примерно такими: около четырех тысяч женщин, все «синие воротнички», выполнявшие линейную работу, за исключением нескольких секретарей, и две тысячи мужчин, почти все техники, работавшие в лабораториях и на испытаниях. Существовало резкое разделение труда, даже половое. В отношении техников профсоюз не имел никакого влияния; но был представитель Внутренней комиссии, который был техником, как и я, он был католического происхождения, у него было гораздо больше опыта, чем у меня, и он ничего не знал. Мы подружились и решили вместе с немногими другими принять участие в следующей забастовке рабочих. Так мы и сделали, но нас будет пять техников из двух тысяч. Понятно, что с традиционной системой ничего не получится, надо изобретать что-то новое. Мы берем на себя инициативу, совершенно беспрецедентную для того времени, созываем собрание, чтобы создать исследовательскую группу. Не политического характера, чтобы узнать наши проблемы и поговорить о них. Место для собрания нам предоставил социалистический кооператив (в то время социалисты были почти серьезным явлением) недалеко от Сан-Сиро. Это был оглушительный успех, пришло много людей. Мы затронули пружину, запустили механизмы, которые уже созрели. Всегда рабочие созывали собрания, на этот раз это были мы, возможно, поначалу немного расистские или корпоративистские. Но мы были против чего-то, против непреодолимой тенденции ставить все под сомнение.</p>
<p>
Вы обсуждали профсоюзные вопросы?</p>
<p>
Профсоюзы и кое-что еще. Дело в том, что техников больше нельзя было считать интеллектуалами определенного типа, поскольку они выполняли лишь отдельный сегмент цикла; как и рабочие, идентичный. Более того, уровень их заработной платы был очень низким, потому что они держались в стороне от прежних требований. Все вместе они потеряли всякое влияние на процесс и те крохи, которые традиционно давались при повышении премий. Фигура и положение изменились, и они это отчетливо осознали. Собрание сформировало</p>
<p>
Исследовательскую группу, признала ее своим эталоном, и она стала почти легендарной среди тех, кто занимался профсоюзными вопросами на крупных заводах севера. Это был своего рода прототип успешного метода сведения воедино производственных показателей, до сих пор недоступных для профсоюза. В ходе дискуссий мы разрабатывали платформы требований, определяли формы и время борьбы. Участие было экстраординарным. Когда Исследовательская группа объявила первую забастовку и мы оказались в процессии, мирно марширующей по заводу, мы поняли, что являемся силой.</p>
<p>
Курчо исходит из опыта Тренто, Франческини — из памяти партизан Реджо, у вас другая история?</p>
<p>
Я происхожу из той первой учебной группы, которая является современницей «Cub» компании Pirelli, ее аналога на уровне технического персонала. Это был эксперимент по автономной организации рабочих на заводе, между профсоюзом и политикой, между критикой капиталистического способа производства и мечтой о демократическом, революционном проекте. Я пришел из Siemens, там я освоил профессию, там я увидел правила, по которым вращается механизм капитала, и познакомился с классовой борьбой. Я родом оттуда. И это не так однозначно. БР пришли в основном с завода.</p>
<p>
Сколько вас было в группе?</p>
<p>
В начале около двадцати. Дело в том, что мы заполнили пустоту, и у нас были почти полные последователи. Мы решили работать над противоречиями производственного процесса и разделения труда. И в тот момент, поскольку меня уже никто не заставлял, я начал учиться, поступил в Католический университет на факультет экономики и коммерции. Это был единственный университет, в котором был вечерний курс. Это было в конце 1967 года.</p>
<p>
Вы сдавали экзамены?</p>
<p>
Да, но я не закончил университет, я прекратил учебу гораздо раньше. В тот год даже в университете были волнения, одно собрание за другим. В Каттолику можно было поступить только со справкой о хорошем поведении от приходского священника, а студенческое движение в Милане родилось из демонстрации в Каттолике, которую полиция жестоко пресекла. Университет был почти всегда занят, независимо от того, читались лекции или нет, в нем царил климат полного неповиновения, критики, которая не знала запретных зон, прекрасного. Я был поражен воображением студентов и их лозунгами, языком либо непонятным, либо фантастически экстремистским. Мы на заводах были очарованы студенческим движением больше, чем готовы были признать; мы смотрели на них свысока, как смотрят на человека, который все знает, но ничего не понимает. Студенты — так мы их называли.</p>