Страница 122 из 146
<p>
Да, это правда, очень правда. Те, у кого есть свобода слова, говорят именно это. Они вообразили, что это игра, более или менее спортивная; они дают друг другу, но потом раздается гонг. Это не очень серьезно.</p>
<p>
Вы неблагородны. Вы бы поговорили со страной, оставив Моро Уберо.</p>
<p>
Страна просила о многих вещах, среди которых освобождение Моро, конечно, не было самым насущным. Левые, которые не были в государстве, стояли у окна. Освободить Моро в одностороннем порядке означало признать частичное поражение или нажиться на частичном успехе — об этом можно спорить бесконечно. Но для партизанской организации, которая провела огромную операцию с огромным эффектом, отпустить Моро на свободу без «услуга за услугу» означало зафиксировать непреодолимый предел нашей стратегии, признать, что у партизан есть крыша, которую они никогда не смогут пробить. Городская партизанская война, которую мы называли не иначе как революционной политикой современной эпохи, оказалась бы оборонительной, а государство, в конечном счете, непобедимым. Это было неприемлемо — вы не можете этого понять, вы не Красные бригады. Вот почему, хотя мы сделали все, чтобы избежать этого, мы единогласно приняли решение о казни. Я говорю единогласно, потому что два несогласных товарища — Моруччи и Фаранда — это не исключение, это эксцентричность.</p>
<p>
Неужели вы не смогли дать понять своим боевикам, что была поставлена точка, открыто противоречие, и что, освободив Моро, вы возобновляете политический процесс?</p>
<p>
Мы смогли понять это и многое другое. Но дело не в этом. Дело в том, что, что бы ни произошло после того, как мы отпустили Моро, освободить его, не получив ничего взамен, означало принять решение об окончании вооруженной борьбы, признать, что вооруженная борьба не может победить. В тех обстоятельствах никто не мог предложить или принять такие размышления, они бы кричали о предательстве. Если когда-либо, я продолжаю верить в это, повторная дискуссия о себе была бы благоприятной при противоположных обстоятельствах, тех, которые ДК и ПКИ не хотели или не знали, как создать. На твердость мы могли ответить только такой же твердостью: это не великая победа, думали мы, но, по крайней мере, это не окончательное поражение. Мы попробовали ДК, завоевали большую симпатию, несмотря на эту трагедию и под этим ужасным плащом, и это осталось за нами. Настолько, что мы бы продержались еще четыре года.</p>
<p>
Симпатии, которые вы приобрели — правда, в самых разных кругах — 16 марта, были потеряны 9 мая. И неправда, что вы «продолжали» еще четыре года, вы «продержались» еще четыре года.</p>
<p>
Продержались... Хотелось бы, чтобы продержались. Мы спешили на войну. И мы, конечно, знали, что это будет трагедия. Пространство партизанской войны исчезло, мы соскользнули в пространство войны, мы не знали, как этого избежать. Мы никогда не найдем решения этой загадки. Мы никогда не представим себе столкновение как просто перестрелку и не сумеем избежать дегенерации, которая могла бы произойти под жестокостью ударов, которые мы получали. Мы никогда не совершали террористических акций, даже когда нас хотели убить, держали в отчаянии. Но верно и то, что мы больше не можем разорвать шаблон, в котором нас заставили двигаться. Несмотря на все, что мы воспроизводим, вооруженные группы множатся, причем не только те, которыми руководим мы. Когда мы выдохнемся, это произойдет не потому, что мы потерпели военное поражение — это тоже имеет значение, нас будет не хватать, — а потому, что социальная ткань, которая нас питает, была нарушена, мы не можем идти в ногу со временем. Исчезло стремление изменить все, в чем заключалось наше право по рождению. Вот что заставляет БР исчезнуть.</p>
<p>
А как насчет отделения от социальной оппозиции?</p>
<p>
Единственная оппозиция, которая существовала стране к тому моменту — это мы. Хотя мы к тому моменту не имели достаточно сил, чтоб справиться с этой ролью. Тогда мы этого ещё не понимали, но поняли это позже. </p>
<p>
Единственной оппозицией, существовавшей в Италии в конце 1970-х — начале 1980-х годов, было движение вооруженной борьбы. Не только БР, но и десятки вооруженных групп, которые провели тысячи мелких и крупных боевых акций.</p>
<p>
Вы говорите о тех, кто, как только сложил оружие, прыгнул на колени Церкви? А социальная оппозиция не в счет?</p>
<p>
Чтобы выразить себя как оппозиция, она должна была взять в руки оружие.</p>
<p>
Те, кто взял в руки оружие, разоружили социальную оппозицию.</p>
<p>
Можно обсуждать все. Я говорю, что те, кто взял оружие, чувствовали себя оппозицией, они ею были. И это были не четыре кошки. И история в какой-то степени доказывает его правоту: в те годы оппозиция была либо вооружена, либо нет. Никто больше не пытается остановить режим, который консолидируется.</p>
<p>
Режим консолидируется и благодаря вашему существованию.</p>
<p>
Он консолидируется, потому что PCI сменила лагерь. Конечным результатом стало сначала поражение движения, начавшегося в 1960-х годах, а затем и его самого. Внутри общего поражения лежит и поражение БР. Но другие привели к катастрофе 1980-х годов, к режиму, который захватил все, превратил социальную жизнь в пустыню и позволил процветать только худшему. Конечно, ответственность разная. Они есть у PCI. Они есть у ДК. Они есть и у других политических сил. Но дело в том, что мы идем к режиму, который буквально уничтожает все левое крыло. Вот почему я говорю, что в те годы мы были единственной реальной оппозицией. Больше ничего не было.</p>
<p>
Каждый раз, когда движение возобновлялось, происходила атака, которая разбивала его об уравнение конфликта/терроризма. Вбейте себе в голову, что вы стреляли в движение, а не в государство.</p>
<p>
А как же иначе. Брс стреляли во всех, в государство, в ДК, в ПКИ, в национальную экономику, в автономию, в движение, кто захочет, тот выступит, для всех найдется. Я не знаю, заслуживаем ли мы этого, мне нравятся бригадиры, и я думаю, что нет. Но даже если бы они мне не нравились, мне кажется не очень серьезным приписывать бригадам вину за все поражения, как вешалке, на которую каждый вешает свои неудачи.</p>
<p>
Это плохая полемика. В 1970-е годы социальные субъекты перемен оказались между выбором PCI и выбором Курдо, Моретти и Франческини. С относительными вариациями. Те, кто стреляет, как вы сами сказали, поднимают много шума.</p>