Страница 111 из 146
<p>
И первое, что вы ему говорите?</p>
<p>
Я спрашиваю, как он. Я вижу, что он не ранен, но мне нужно знать, нет ли у него какого-нибудь заболевания, которое требует особого лечения. Это очень важно: больному сердцем или диабетику нужна диета и необходимые лекарства. Он отвечает, что с ним все в порядке и что он не страдает никаким особым заболеванием. Он еще не отошел от шока, но нас уже двое. Я один из самых старых участников боевых действий, но я так и не смог привыкнуть ни к страху, ни к рваным моментам, подобным тому, что произошел на улице Фани. Я знаю, что разговор об обычных вещах помогает вернуть спокойствие, я спрашиваю его, что он ест, он отвечает, что ест мало мяса, немного сыра, много овощей. Супы — постоянная составляющая его рациона, он их любит, и мы удовлетворяем его без труда. Он ест с аппетитом, но мало. Он спрашивает меня, нашел ли я его лекарства, в одной из двух сумок их много, я даю их ему экономно, на самом деле мне показалось, что они ему не очень нужны, это была небольшая мания. В кармане пальто у него фляжка с виски, я спрашиваю его, зачем, потому что он не похож на алкоголика. Он говорит, что ему это нужно от низкого давления: но ему это никогда не понадобится, и он никогда не попросит об этом. Правда в том, что физически он в порядке. Однажды мы разговариваем об этом, и он, криво улыбаясь, говорит мне, что эта ситуация полезна для его здоровья: он страдает от болезни глаз, дневной свет создает для него трудности, он может регулировать интенсивность освещения там, и, как он говорит мне, он никогда не видел так хорошо, как сейчас. Интересно, была ли в его словах метафора?</p>
<p>
Как он обеспечивает личную чистоту?</p>
<p>
При необходимости ему выдают тазики.</p>
<p>
Он никогда не ходил?</p>
<p>
Нет. Он встает, разминает ноги, но дальше этого он никогда не двигался. Мы не можем себе этого позволить, а он, видите ли, никогда не просит. То немногое, что он просит, ему дают. Он очень бережливый человек. Он придерживается того графика, который хочет, потому что кроме тех моментов, когда я был там и мы обсуждали, ему не к чему приспосабливаться: как я уже сказал, он много пишет.</p>
<p>
Допрос, назовем это так, когда он начался?</p>
<p>
Не сразу. Сначала я должен написать коммюнике, а я все еще не отдышался, я весь в поту, сердце подскочило к горлу. Мне нужно некоторое время ни о чем не думать: такая операция разрушает тебя и физически, ты чувствуешь это, как только спадает напряжение.</p>
<p>
Вы там записываете?</p>
<p>
Да, я не должен отпустить себя. Я концентрируюсь на листовке, содержание уже обсуждалось с Исполнительным комитетом, у меня в голове есть проект. Я записываю текст, понимаю, что он немного сумбурный, но мы должны сразу заявить об акции и охарактеризовать ее, иначе придется гнаться за чужими интерпретациями. Короче говоря, я пишу коммюнике, оно не очень хорошо, я даже чувствую себя немного гротескно, когда раскладываю его там, на кухне, но если в таких трагедиях не удается снизить себя, теряется ощущение реальности. Я передаю коммюнике Моруччи вместе с фотографией Моро и флагом на заднем плане. Мы решили, что именно Моруччи будет передавать коммюнике прессе.</p>
<p>
Вы импровизировали форму в то время?</p>
<p>
Это императивное правило: коммюнике об акциях пишутся только тогда, когда акция уже состоялась. Однажды, в Милане, полиция нашла в базе заявление об акции, которая должна была состояться через два дня: мало того, что все пошло прахом, так нам еще пришлось управлять акцией, которая не была проведена. С тех пор мы ничего не писали раньше; естественно, содержание всегда согласовывалось с руководством. В этом первом коммюнике не о чем думать: это «весенняя кампания», это операция Моро, самая важная из вооруженных акций, которые мы распространим по всей стране. Исполнительная власть собирается постоянно, чтобы наблюдать и решать, что делать в данный момент.</p>
<p>
Где он собирается? Сколько их там?</p>
<p>
Только те, кто должен принимать решения и передавать их в колонны, и, наоборот, доводить мнение всех товарищей в колоннах до центра. Четырех или пяти человек всегда было достаточно: в то время это были Azzoli-ni, Micaletto, Bonisoli и я. Детали операции Моро известны только тем товарищам, которые ее проводят — даже не всей римской колонне — кроме, конечно, исполнительной власти. База для встречи предоставлена Революционным комитетом Тосканы (так называются колонны, не сосредоточенные в одном городе). Он находится на окраине Флоренции, до него легко добраться с севера и юга, на полпути ко всему. Но в течение пятидесяти пяти дней мы переедем в Рапалло. В Лигурии мы лучше организованы, а Рапалло — самый посещаемый из прибрежных городов даже зимой. Туда можно приехать незаметно.</p>
<p>
В первый раз вы встретились во Флоренции?</p>
<p>
Да. Там мы били в барабан на IBM с вращающейся головкой, этим маленьким шариком — в то время это была новинка — который можно было применить ко всем пишущим машинкам этой марки. Выбор, который был не очень продуманным, но который оказался очень важным. На самом деле, мы решились на безумную вещь: каждое коммюнике будет распространяться одновременно в каждом городе, где мы присутствовали, чтобы создать образ силы, вывести на поле всю организацию, ни один товарищ не должен был остаться в стороне. Всегда один и тот же руководитель, всегда одни и те же персонажи, всегда один и тот же способ распространения всех девяти коммюнике. Работает это так: я пишу черновик, руководитель заканчивает, печатаются четыре одинаковых экземпляра, они немедленно отправляются и практически одновременно поступают в «Il Messaggero» в Риме, «La Stampa» в Турине, «Corriere della Sera» в Милане, «Il Secolo XIX» в Генуе. Это может показаться безумием в военном столкновении такого масштаба. Но это становится нашим фирменным знаком, тем, что придает подлинность каждому сообщению, которое невозможно обмануть. И если газеты принимают решение об отключении света, мы сами занимаемся пропагандой: текст подхватывается и циклически оформляется различными колонками, которые распространяют его тысячами экземпляров через сеть поддержки, которую мы имеем на заводе и в кварталах. Мы никогда не отказывались от этого, даже когда контроль и репрессии были такими жесткими. Газеты не цензурировали наши коммюнике — в современном обществе это невозможно, — но мобилизация, которая возникает в результате распространения подпольной листовки, является причиной ее существования. Таким образом мы завоевываем новых товарищей, проверяем, есть ли у нас поддержка и консенсус или нет.</p>