Страница 9 из 75
<p>
Мы забаррикадировались, передвинув мебель, и, поскольку здание университета находилось прямо напротив редакции газеты «l'Adige», которая принадлежала Пикколи, мы повесили на окна большие листы с надписями «Оккупированный университет» и «Остановите войну во Вьетнаме».</p>
<p>
Это вызвало большой ажиотаж. За следующие несколько дней из одиннадцати человек, которыми мы были в первую ночь, мы превратились в тысячу. Конечно, не все спали в университете. Мы ходили по очереди, но всегда возникала значительная путаница. Так или иначе, мы организовывали собрания, дискуссии, голосования... И в конце концов мы решили не отказываться от старой академической структуры в целом, достоинства которой заключались в том, что она заставляла людей много работать, а создать контркурсы, разработанные по нашему усмотрению, по предметам, которыми мы увлекались. Мы также начали приглашать деятелей культуры, далеких от академической среды: например, Лелио Бассо, который был во Вьетнаме и привез нам осколочные бомбы, использовавшиеся против вьетконговцев; группу «Живой театр» Джулиана Бека, которая пробыла у нас пятнадцать дней, вызвав большой скандал и переполох в городе.</p>
<p>
Короче говоря, мы создали первый образец «негативного университета», который позже будет развиваться в Палаццо Кампана, Турине, и других университетах.</p>
<p>
Конечно, первая физическая оккупация университета продлилась всего несколько дней, потому что однажды утром прибыли отряды полиции и выгнали нас. Мы оказали лишь пассивное сопротивление, которое тогда было в традициях американских протестующих. И мы приняли на себя много ударов. Нас арестовали, а затем освободили благодаря вмешательству некоторых коммунистических парламентариев.</p>
<p>
Так начался бурный и динамичный период, в течение которого, пока развивались инициативы «негативного университета», университет периодически захватывался и освобождался.</p>
<p>
В первые дни оккупации я составил особый документ — «Манифест негативного университета», — вдохновившись тем, что подготовили студенты Беркли. Затем мой проект обсуждался на различных собраниях нашей коммуны, и мы пришли к окончательному тексту, озаглавленному «Манифест негативного университета».</p>
<p>
Это был документ, который, с учетом всех обстоятельств, установил дискурс, который все еще оставался внутренним для институтов и, конечно, не был революционным. Наиболее важными были два пункта: критика технократии, то есть образа мышления, который отделяет знания от того, что мы называли «жизнью"; и критика негативной роли, которую, как мы видели, итальянский университет играет в обществе, то есть пассивного воспроизводства доминирующей культуры. Практическим следствием этого анализа стало предложение фигуры антисоциолога, который бы работал вместе с маргинальными социальными силами, чтобы помочь им получить больше инструментов для вмешательства.</p>
<p>
В конце 67-го года Тренто, в том числе благодаря своему географическому положению, стал перекрестком международных импульсов: помимо Беркли, перед нами были Берлин, Брюссель, Париж...</p>
<p>
Однако можно сказать, что, предвидя время, когда «Шестьдесят восемь» взорвались в другом месте, мы завершили первый цикл борьбы, в котором мы участвовали вместе.</p>
<p>
Наша дискуссия к тому времени стала идеологизированной, и многие из нас в то время пошли разными путями: Ростаньо, например, пришел к гуваристскому третьему миру, недалеко ушедшему от позиции PSIUP; Боато, до прихода в Lotta continua, оставался боевиком католических левых; я ориентировался на Китай времен культурной революции и маоистский марксизм-ленинизм; Марианелла Склави — на PCI и профсоюзное движение.</p>
<p>
Впервые я ощутил разделяющую силу идеологии. Мы пережили довольно печальное расчленение, которое также материализовалось физически: в том смысле, что каждый из нас пошел своей дорогой. Мой путь был своего рода турне по Италии. Я останавливался в основном в Калабрии и на Сицилии, где проводил исследование по аграрной реформе, латифундизму и мафии.</p>
<p>
Но роман с Трентино на этом не закончился.</p>
<p>
После лета 68-го года, полный ностальгии, я решил вернуться домой, в нашу старую коммуну Тренто, чтобы посмотреть, что там происходит. К своему удивлению, я обнаружил там Ростаньо и других друзей: все воссоединились, как и я!</p>
<p>
Счастливые от того, что снова воссоединились, мы обнялись и начали рассуждать о смысле антиавторитарного движения. Какой вес может иметь в Италии предложение Руди Дучке о длинном марше через учреждения и против них? Шум студенческого протеста был позади, я покинул Марксистско-ленинскую коммунистическую партию Италии, когда начался абсурдный внутренний спор между «красной» и «черной» линиями[16], теперь речь шла о более зрелом и глубоком рассмотрении проблем.</p>
<p>
Как социологи, говорили мы себе, наша задача — посвятить себя предложению критической трансформации итальянского общества. Мы возобновили изучение Франкфуртской школы, Адорно, Хоркхаймера, Беньямина, Маркузе, а также Райха: не Райха сексуальной революции, которую мы в 67-м уже пережили — хотя и с некоторой провинциальной робостью, — а Райха анализа массовой психологии фашизма.</p>
<p>
Итак, Альберони, с которым мы некоторое время были в прекрасных отношениях, взял нас под свое крыло и открыл для нас конкретный путь.</p>
<p>
В марте 1969 года он вызвал к себе домой Ростаньо, Ванни Молинариса, меня и еще четверых или пятерых ребят: он сказал нам, что пришло время решать, что делать, когда мы вырастем. По сути, он предложил нам возможность преподавать прямо сейчас, превратив наши семинары в настоящие университетские курсы, с выпускным экзаменом. Мы, конечно, с энтузиазмом согласились. И в том же году я прочитал курс о концепции классового сознания у Лукача, который посещали семьдесят студентов.</p>
<p>
Но я не выбрал карьеру. Жизнь складывалась так, что я решил стать боевиком. В краткосрочной перспективе повлиял мой брак с Маргеритой и неожиданная встреча с Раффаэлло Де Мори, из Куб[17] Пирелли, одним из самых авторитетных лидеров рабочего движения того времени, который также был известен своей приверженностью как воинствующий соблазнитель.</p>
<p>
Роман между мной и Маргеритой всегда продолжался, хотя и с некоторыми трудностями, поскольку ее семья была очень традиционной, а отец ревновал дочь. Однако летом 1969 года, после того как она с отличием окончила университет, защитив прекрасную диссертацию по «Grundrisse» Маркса, которая в то время еще не была переведена в Италии, мы решили пожениться.</p>