Страница 39 из 99
Оценка Гитлером значения территории и прав ее исконного населения (с малыми странами как внешнеполитическими факторами будущего в «Майн Кампф» он не связывался) видна также в его контурно очерченных планах завоеваний, которым он придавал основополагающую роль. Например, он не объяснял, как себе представляет завоевание российских территорий. Хотя рейх и Россия не имели обшей границы, он не утруждал себя мыслями о том, как немецкая армия, не затрагивая территории других стран, должна выйти к границам России. Его последующие «меры против Чехословакии и Польши… в концепции (книги «Майн Кампф»)… не рассматривались»40. Однако вопрос, сформулированный Эберхардом Йэкелем — как представлял себе Гитлер заселение «захваченных русских областей» частью избыточного немецкого населения, если русские области «были уже заселены», вызван неверным пониманием книги «Майн Кампф», из которой нетрудно «вычитать»41, что настоятельной «задачей» национал-социалистического государства являются меры по изгнанию42, которые широко практиковались Гитлером после его прихода к власти.
Несмотря на множество умолчаний, противоречий и несуразностей, внешнеполитическая концепция, формулируемая 35-летним Гитлером в «Майн Кампф», демонстрирует ясную целенаправленность и поэтому, несомненно, принадлежит к рассуждениям в рамках его мировоззрения, претендующим на оригинальность. Но именно оригинальные идеи сделали его концепцию иллюзией. Так, например, он сумел, несмотря на германо-британское соглашение о флоте от 18 июня 1935 года и заключение 25 ноября 1936 года Антикоминтерновского пакта с Японией, настроить Великобританию на занятие политической позиции по отношению к рейху, именно это он в «Майн Кампф» проектировал как идеал43. Но Иоахиму фон Риббентропу, своему министру иностранных дел с 1938 по 1945 год, он признался, что его большой ошибкой было оглашение в «Майн Кампф» своих рассуждений на тему внешней политики44, что, однако, не помешало Риббентропу обратить внимание советского правительства на то, что фюрер сохраняет свои внешнеполитические представления, о которых он писал еще в «Майн Кампф». Однако Сталин закрыл глаза на это45.
Немало ошибочных представлений о внешней политике можно обнаружить в оценках Гитлера по отношению к России, Великобритании46 и США47, и в его столь же несостоятельном тезисе — что внешняя политика и внутренняя политика подчиняются одинаковым законам и могут быть в одинаковой степени управляемыми48.
Из критики послевоенной внешней политики, состоящей по большей части из грубых ругательств, оскорблений и подтасовок, можно установить лишь немногие концептуальные положения. Так, например, Гитлер пишет: «Кто даст себе труд сегодня оглянуться на руководство внешней политикой Германии после революции, не увидит ничего другого, кроме постоянных, непостижимых ошибок нашего правительства, таких, что от этого можно либо упасть духом, либо в пламенном возмущении объявить борьбу подобной власти. Эти действия не имеют ничего общего со здравым смыслом… в эти годы с бурным приступом безнадежно плохой фантазии вновь и вновь пытались примазаться к Франции, подхалимничать перед “великой нацией” и верили в то, что любой ловкий трюк французских палачей служит первым указанием на изменение их позиции»49. «Характеризуя нашу внешнюю политику, следует сказать, что она вообще не имеет какой-либо заметной или понятной направляющей линии… со времени революции даже самый острый глаз не различит ее направления»50.
Но и там, где Гитлер рассматривает конкретные внешнеполитические вопросы, решавшиеся после 1918 года, его способ выражения и оценки — не адекватны и почти сплошь состоят из насильственно сколоченных утверждений51.
«Семь лет после ноября 1918 года подписывали договор в Локарно… Равно как однажды подписали постыдные условия перемирия, — говорится в “Майн Кампф”, — не нашлось ни силы, ни мужества, чтобы позднее вдруг оказать сопротивление многократно повторяющимся угнетающим мерам противника. Но те были слишком умны, чтобы требовать слишком многого. Они постоянно ограничивали свои вымогательства в той мере, чтобы, по их мнению, — а также, по мнению нашего германского руководства — в данный момент эти вымогательства еще были бы терпимы в такой степени, чтобы не привести к взрыву народного негодования. Но чем больше подписывалось и проглатывалось отдельных подобных приказов, тем меньше казалось обоснованным, из-за каждого отдельного нового шантажа или требуемого унижения вдруг делать то, что после многих других унижений не делали: оказывать сопротивление. Но это — именно та “капля яда", о которой говорит Клаузевиц: проявленная вначале бесхарактерность растит сама себя и постепенно отягощает каждое будущее решение самым худшим наследием. Она может стать ужасным грузом, который народ впоследствии вряд ли сможет сбросить и который, в конце концов, утянет его вниз, в числа рабских рас.
Так в документах о разоружении и порабощении Германии чередуются политическая беззащитность и экономическое разграбление, чтобы, наконец, морально породить тот дух, который обеспечит удачу в выполнении плана Дэвиса и успех в договоре Локарно. Потом, конечно, на все можно смотреть, исходя из высших соображений, говорить об отдельных удачах в этом несчастье, удаче, которая, возможно, оставит в дураках людей, но небеса обмануть не сможет. Потому что, благословение небес заставляет себя ждать: нужда и заботы давно стали постоянными спутниками нашего народа, а единственный верный его союзник — нужда. Судьба и в этом случае не делает исключений, то есть дает нам то, что мы заслужили. Так как мы больше не умеем ценишь честь, то мы разучились ценить свободу и сытость. Люди уже научились просить хлеб, однажды они будут просить свободу.
Насколько горьким и позорным был крах нашего народа в период после 1918 года, настолько решительно и жестоко преследовали именно в это время тех, кто уже тогда осмеливался предсказывать то, что случится позднее. Таким достойным сожаления и убогим стало руководство нашего народа, такое высокое мнение оно имеет о себе, особенно тогда, когда речь идет об устранении нежелательного и неудобного предупреждающего гражданина»52.
Уже с появлением 2-го тома «Майн Кампф» можно считать доказанным то, что представления Гитлера не соответствуют действительности. Каждый мог убедиться в том, что положения договора в Локарно (октябрь 1925 года), который включал соглашение о безопасности (Рейнский или Западный пакт) между Германией, Бельгией, Францией, Великобританией и Италией, предусматривал нерушимость границы между Германией, Бельгией и Францией, содержал соглашение о третейской процедуре между Германией и Бельгией, с одной стороны и Францией — с другой, и соглашения о третейской процедуре между Германией и Польшей и между Германией и Чехословакией, а также — гарантии союзников об освобождении Кёльнской зоны, для побежденной Германии были не «мерой подавления» и «указом о порабощении», как полагал Гитлер в соответствии со своим учением о пропаганде в «Майн Кампф», а наоборот: этот договор оказал очень благоприятное влияние на положение Германии.
Критика Гитлером внешней политики кайзеровского рейха тоже полна его домыслами. Его оценки, сделанные, по-видимому, под влиянием его глубокого уважения к бюрократии и армии империи Бисмарка, тем не менее сформулированы много реальнее, чем при оценке социал-демократии, которую он, однако, благодарил во время Второй мировой войны за то, что она прогнала монархию53–54. Внешняя политика, которая, по его мнению, имела единственную возможность для повышения безопасности национал-социалистического государства как внутри, так и во вне, — это «мировая политика». Она должна насильственным путем создать занимающий весь континент рейх, «мировую державу»55, обладающую «жизненным пространством»56 в Европе — до Урала. Как в большинстве случаев, таки в этой связи, отдельные высказывания в «Майн Кампф» определяют оценку «Рабочего плана» и ранжирование политических «необходимостей» целей и намерений Гитлера. Например, представленная в «Майн Кампф» как «политическое завещание германской нации» концепция частичного плана, много лет отвлекала (и не только французов) от основанной на расовой идеологии оценки войны Гитлером.