Кто я для себя

— Скажите…

— Может, перейдем на «ты»? Я вижу, ты в этом деле разбираешься, а все рыбаки на «ты».

— Договорились.

Так всё и началось. И сразу продолжилось.

— Ну, когда поедем?

— Как вам удобно. То есть, тебе.

— Завтра?

— Самое позднее — послезавтра.

Сколько с тех пор было бесед о ловле рыбы! И прекрасных дней, проведенных на реке, с уловом, а чаще без него. Настоящим рыбакам не так важна рыба, как сам ритуал: облака, утро, сумерки, ветер и дождь, стена леса за плечами и широкая река, по которой плывут теплоходы, баржи, буксиры, плоскодонки и просто лодки. И всякий сброд. Я имею в виду не людей, а все те мелкие веточки, листья и всякий сор, который крутится в воде, его-то рыбаки и называют «сброд». Как вода поднимется — «полные сети сброда». А потом так стали говорить и о плохих людях, а первое значение стерлось и забылось, помнят его лишь старые рыбаки. На одном из упомянутых судов, а именно на неприглядной, но просторной быстроходной лодке, мы открыли дискуссионный клуб под открытым небом, и так годами, потихоньку старея. Как перестает клевать, начинаются рассказы.

Взять, например, про Глигория, по прозвищу Дьякон, который, как и мой дядя, давно покинул этот мир. Не то что бы он врал, мы сами подстрекали его к выдумкам, чтобы он сдабривал их подробностями, по некой особой формуле постоянного добавления деталей, придумывания, преувеличения. Например, поймает мой дядя судака, под килограмм или чуть меньше. И привязывая лодку, мы тут же сообщали любопытствующим с другого берега, что нам попалось сегодня, тот судак уже весил полтора килограмма. Мало того, за ночь он вырастал и на следующий день весил уже два с половиной. На следующей неделе этот судак превращался в трех судаков, по три килограмма каждый. А через год уже везде говорили, что тогда-то и тогда-то, да вы и сами помните, когда, да, в мясопустную среду, мы наловили столько судаков, что борт лодки заливало волной, ух, как мы были нагружены, едва к берега пристали. Все это с универсальной присказкой «чтоб тебя баба». Забросит Глигорий удочку и провожает ее словами: «давай, не ломайся, чтоб тебя баба». Попадется ему лещ или красноперка, он немного раззадорится, вытаскивая рыбу из воды, и говорит: «Тихо, что ты вырываешься, чтоб тебя баба, не пойдешь на рынок в Пазове, а прямо ко мне в сковороду». «Ну-ка, малой, — обращается он ко мне, — дай мне немного этой мамалыги, я и не таких едал, что мне эти хитрые карлики, привереды, чтоб их баба».

Однажды он закинул удочку, воодушевился и рассказал историю, как отец выгнал его в пятнадцать лет из дома, а точнее, отдал в обучение ремеслу, потому что свиней пасти он не хотел, ни в другой работе помогать. Он уже тогда увлекся рыбалкой, сбегал с уроков на реку, рос настоящим Пурой Моцей.[18]

— И в один прекрасный день, чтоб меня баба, — рассказывал Глигорий, — когда я отцу уже надоел со своими постоянными уловами, — а рыбы я приносил столько, что мы ею и свиней, и кур кормили, — он мне и говорит: «Слушай, с меня хватит, иди-ка ты к дядьке, ремеслу учиться, я с ним поговорил, он тебя примет, если будешь слушаться. Крестьянина из тебя не выйдет, лучше бы я тебя из дерева выстругал, хотя бы свиньям было обо что зад почесать». Вот так я и подался в цирюльники, выучился, но своего дела не открыл. Мне и у дяди хватало работы, и рыбачить я мог сколько влезет. После армии он меня женил, немного против моей воли, пора мол, чтоб их баба. И вот живу я с молодой женой несколько лет, но никакого главы семейства из меня не вышло. А разошлись мы так, смешнее некуда, так уж бог решил.

Пообедали как-то, наскоро, потому что вечером ждали гостей, приезжал к нам шурин с женой, все нужно было подготовить как надо. Быстро съели суп, убрали тарелки, и я ей говорю, заскочу, мол, к коллеге, побрею его, он меня просил, чтоб его баба, побрить его после обеда, потому что завтра у него что-то важное, суд какой-то или в администрацию идти, а ей говорю, пусть пока немного отдохнет. Пусть приляжет, а то вечером будет беготни с гостями, они-то люди культурные, не просто так, женили-то меня на девушке из хорошей семьи, не по любви, но более чем терпимо. Вот это важно, любовь проходит, остается терпимость. Это уже немало, скажу я вам».

Мы слушаем, не шелохнемся.

— И? — через некоторое время спрашивает мой дядя.

— Что — и? — отвечает отвлекшийся Глигорий, уже слегка «под мухой».

— Дальше что было? Ты пошел брить коллегу…

— Точно, цирюльники редко сами бреются, чтоб их баба, чаще просят помощи коллег. Я его брею, а он — меня.

— Да это ясно, Глигорий, ясно. Что потом?.

— А вот что. Кино. Побрил я коллегу, собрал принадлежности, и домой, тут прямо через дорогу. Вхожу. Тишина. Думаю, жена задремала, пускай отдохнет. Поворачиваюсь и иду в сарайчик, где держал снасти. Всегда любил с ними возиться, тут всегда есть работа, да и для нервов хорошо, когда что-то руками делаешь, бездельникам-то всякие глупости на ум приходят, чтоб их баба. И тут слышу из гостиной какой-то голос. Ну, думаю, показалось, наверное, я ведь и сам подустал после обеда и после моего щетинистого коллеги, чтоб его баба, и его, и его щетину, борода у него была, как щетка, ему проволока и паста для чистки рук была нужна, а не бритва с мылом и помазком. Это вы еще не знаете, какая у него фамилия была, цирк, да и только. Безбрадица.[19] Подумать только.

— Рассказывай дальше, Глигорий, не отвлекайся, — говорит мой дядя с легким нетерпением. Мы в тот день ничего не поймали, так пусть уж будет история.

— И тут опять тот же голос. Из гостиной. Подхожу я к двери, дверь не заперта, а только закрыта, я ее пальцем приоткрыл немного, так, чтобы можно было заглянуть. А было на что посмотреть, чтоб тебя баба. Из-под стеганого одеяла торчат четыре ноги, страстно друг друга обвивают, не при ребенке будь сказано. У меня в глазах потемнело, чтоб меня баба. Думаю, вот она жена, минуткой воспользовалась, пока меня не было, и уже валяется с кем-то. Ну, надо же, тихая и кроткая, из приличной семьи, воспитанная. Но, я вам скажу, в такие моменты не думаешь, кровь в голову, выскакиваю за порог и у входа хватаю первое, что на глаза попадается. Метлу, из граба, чтобы двор мести, уже потертая, чтоб ее баба, с длинной необтесанной рукоятью. Влетаю в комнату и начинаю рукоятью лупить изо всех сил, раз, два, три… Под одеялом крики, жена руками лицо закрывает, от стыда, а любовника ее с головой в подушке я в своем помешательстве даже не рассмотрел, просто ударил, и еще раз, и еще… И вот я в бешенстве поворачиваюсь, иду к выходу, чтобы отдышаться, без единой мысли в голове, просто в ярости, человек в ярости — как охотничья собака, чтоб его баба, не видит, куда бьет. И в дверях встречаюсь — со своей женой.

Как так, что происходит?

«Ну и где ты, скажи на милость, — говорит она, вся раскрасневшаяся, — я тебя по всей улице ищу, нигде тебя нет, к нам гости приехали пораньше, удивить и обрадовать хотели, я пошла тебя искать, а им сказала, пусть прилягут, а то утомились с дороги. Пока ты не придешь, а потом бы вместе кофе выпили».

Стыд и позор на мою душу. Чтоб меня баба.

Напрасно я потом извинялся, я остался виноватым на всю жизнь. Ну да, они меня поняли и даже как-то простили, время все лечит, но обиду, которую я нанес жене, думая, что она делает то, что ей, честной женщине, и в голову бы не пришло, эту обиду она никогда не простила. Да и с чего бы? Мы разошлись спокойно, как разумные люди, я кругом виноватый, а она разозленная или гордая, но не показывая чувств. Потом, я слышал, она снова вышла замуж, быстрее, чем я думал, пожалуй, немного мне назло. А я что, день на работе, день на рыбалке, как только выдастся погода, а настоящему рыбаку любая погода хороша: дождь, снег, холод — это ничего, главное — опасаться ветра, того, что поднимает белые гребни на волнах, вот он опасен. Обычно я ездил на рыбалку на неделе, в это время меньше людей набегает в рыбные места, а по выходным ходил на работу, в цирюльню или на дом к клиентам. Старосветские люди раньше брились на дому, по выходным, в другие дни их работа не отпускала: в поле или у скота.

18

«Пура Моца» — стихотворение для детей сербского поэта Йована Йовановича Змая (1833–1904), синоним хулигана и бездельника.

19

Безбородов.