Страница 61 из 95
Наш отец тоже отсутствовал долгое время, как и отец братьев в романе, который уехал, но не вернулся. Мы жили вместе — мама, брат и я. Как и в книге, мы с братом воевали. И, как в книге, мы всегда говорили об отцовском возвращении. Мама наказывала нас за это — и иногда, рассердившись, кричала на нас, как это показано в книге. Но на этом сходство заканчивается.
В детстве, с семи до девятнадцати лет, я хотел стать художником. Я всегда был эдакой темной овечкой. В то время выходили маленькие примитивные карманные книжки об османской миниатюре. Я пытался копировать миниатюры оттуда, и мне было очень интересно. В 13 лет, будучи школьником, я уже знал разницу в стилях мастера Османа, работавшего в XVI веке, и художника Левни, работавшего в XVIII веке. Я много читал об этом, мне, ребенку, все это было крайне интересно.
Я много лет думал о книге про миниатюристов. Одно время она представлялась мне как история жизни одного художника, однако впоследствии я отказался от этого замысла. К тому же я и сам уже двадцать четыре года веду своего рода жизнь миниатюриста, когда работаю и живу полной жизнью, сидя за столом с пером в руках (перо по-турецки «калем» — и это слово очень любят художники, называя так свои кисти) и глядя на чистую страницу. Если миниатюристы в моей книге проводят всю свою жизнь, пока не ослепнут, за рисовальным столом, то я сижу за своим столом в каком-то смысле уже 24 года. Иногда получалось писать, иногда нет. Иногда настроение портилось, наступало отчаяние и казалось — больше никогда ничего не получится. Иногда можно было писать три дня подряд, а потом выбросить все в корзину. Иногда сгущались темные, грозовые облака, а иногда бывали радость и чувство удовлетворенности. А потом наступало время показать кому-нибудь все написанное. Зависть, радость, страх не получить отклика, надежда, гнев составляют не только жизнь художника, о которой я рассказываю в своей книге, но и жизнь любого творческого человека, о чем мне известно из общественной жизни других знакомых писателей.
«Меня зовут красный» таит в себе тоску по изяществу и размеренности, и мои герои ищут цельность, красоту и искренность прошедших эпох. Мой собственный мир далек от этого размеренного и изящного мира, близкого к Аллаху; мой мир — это мир «Черной книги» — хаотичный, темный и, конечно же, современный.
На мой взгляд, «Меня зовут красный» в большей степени рассказывает о глубоко скрытом страхе забвения, страхе оказаться непонятым в искусстве. На протяжении двухсот пятидесяти лет в Османской империи, под влиянием Ирана, со времен Тимура до конца XVII века, а затем под влиянием Запада, создавались самые разные картины. Миниатюра бросала вызов исламским запретам на изображение. Но художников никто не преследовал. Никто и не видел этих рисунков — они оставались в книгах, созданных по заказу падишахов, султанов, монархов и принцев, генералов и министров. Шахи были самыми главными почитателями книг, как, например, шах Тахмасп. Некоторые из них доходили даже до того, что, пообщавшись с художниками, сами начинали рисовать миниатюры. А потом этот прекрасный обычай был безжалостно забыт и утрачен — такова жестокая воля истории, — уступив место западной реалистической живописной манере и особенно портретному искусству. Это произошло только потому, что западная манера живописи и ее восприятия казалась более привлекательной. Моя книга — о горе и трагедии этой потери, этого забвения. Ведь людская боль и горе обычно связаны с забвением истории, которое ограничивает и обедняет нашу жизнь.
Глава 61
О РОМАНЕ «МЕНЯ ЗОВУТ КРАСНЫЙ»
Эти заметки о романе «Меня зовут красный» были написаны в самолете, после завершения работы над романом.
30 ноября 1998 года
О чем я думаю, вновь и вновь перечитав «Меня зовут красный», в сотый раз исправив все запятые и наконец сдав книгу в издательство?
Я счастлив, я устал; но в душе — покой… Ведь книга закончилась. Чувствую такое же удовлетворение и покой, как после экзаменов в лицее или после окончания службы в армии… Я сходил в Бейоглу, купил себе в «Вакко» две дорогие рубашки, съел донер с курицей, поразглядывал витрины. Два дня отдыхал дома, немного убрав в квартире… Я очень доволен книгой, тем, что я сделал, тем, что посвятил ей столько лет, а особенно тем, что в последние полгода работал над ней как одержимый, подчас забываясь в каком-то религиозно-мистическом экстазе… За последние два месяца я беспощадно выбросил все неудачные отрывки, все пустые отступления, все бесполезные эпизоды. Я уверен, что моя книга получилась хорошей, текст — интенсивным, ровным и плавным.
Что в этой книге от меня, от моей души? Полагаю, что в ней есть многое из моей жизни, но от моей души все же меньше. Например, замечательно удалось вставить в книгу множество деталей из нашего детства, маму, Шевкета, себя и наши перебранки, наши бесконечные стычки с братом. Но в этой книге я не стал писать о силе побоев, которые я получал, и о желаниях либо ярости, которые они вызывали. Потому что «Меня зовут красный» обязан своей красотой толстовской надежде терпимости и равновесию, а также чувственности, достойной Флобера, — я понимал это с самого начала. Но все же в книге нашли отражения мои взгляды на жестокость, грубость и беспорядочность жизни. Мне хотелось, чтобы книга была «классической», чтобы ее читала вся страна и каждый находил в ней себя, мне хотелось, чтобы каждый с силой почувствовал жестокость истории и ныне утраченную красоту прошлого.
Заканчивая книгу, я почувствовал, что детективный сюжет, вся эта загадочная история является напрасной натяжкой, но было уже поздно что-либо менять. Я подумал, что детектив поможет привлечь внимание к моим милым художникам, которыми, как мне казалось, никто не будет интересоваться, но мои размышления (в частности, о запрете изобразительного искусства в исламе) оказались своего рода нападками на их мир, на их логику и их хрупкое дело. С другой стороны, в исламе исторически существует такая нетерпимость к искусству как к искренней и глубокой форме самовыражения — творчества, что я не могу позволить себе закрывать на это глаза перед современными читателями. Поэтому в жизнь моих бедных художников поневоле и вмешалась детективная история, благодаря которой роман легко читается и кажется подвижным. Прошу у них прощения.
«Меня зовут красный» стоил мне большого труда и был написан с детским энтузиазмом и искренней серьезностью; многое в нем из моей жизни; при этом он написан как классическая книга, близкая всему народу. Не покажусь ли я слишком самоуверенным, если гордо скажу, что был уверен в своей удаче? Ведь моя слабость, моя низость, моя безнравственность и мое ничтожество отразились не в самой книге, ее языке или структуре, а в ее героях и историях их жизней… Книга открыта для всех и вселяет оптимизм; при этом она не выносит суждения о мире, а, скорее, отвлекает от него — она не рождает сомнения, а призывает насладиться красотами жизни. Я верю, что эту книгу полюбят многие читатели. Хотя я не думаю, что такой глупый оптимизм автора — достаточная причина для того, чтобы книгу полюбили.
Вероятно, противоречие, на котором и держится весь роман, — это мои горькие и грустные черные истории, в которых моя низость и слабость переданы художникам, а с другой стороны — мои усилия передать в книге мои пристальные наблюдения за жизнью, где она предстает в позитивном, оптимистичном свете, что всегда ощущает любой писатель. А тем, что я могу столь прямо и уверенно судить о жизни, я обязан, конечно же, маме, брату — Шекюре, Шевкету и Орхану из книги…
Глава 62
ОТРЫВКИ ЧЕРНОВИКОВ РОМАНА «СНЕГ», НАПИСАННЫЕ В КАРСЕ
25 февраля 2002 года, воскресенье
Я снова в Карсе, уже в четвертый раз. Мы приехали сюда сегодня в десять утра с Мануэлем, моим другом-фотографом. Почему-то после того, как мы весь день бродили по улицам, делали снимки и общались с людьми, я непонятно от чего помрачнел. Этот мой четвертый приезд не произвел на меня такого сильного впечатления, как предыдущие разы. Эти улицы, эти старинные русские здания, мрачные дворы, старые, ободранные чайные, глубокая грусть города, его одиночество и красота — я больше не мог смотреть на все это, мечтая поскорее вставить все это в роман. Большая часть романа, три пятых, была готова: роман, который я называл то «Снег» («Кар»), то «Снег („Кар“) в Карсе», уже приобрел форму. Теперь мне уже понятно, что это будет за роман и как я смогу использовать город и одиночество с тоской, которую он навевает мне. Теперь я думаю не о самом городе Карсе, а о «снеге» (или о «Снеге в Карсе»). Я также знаю, что роман состоит из «городской» материи — из улиц, людей, деревьев, магазинов и даже из некоторых его лиц, но я также знаю, что он не похож на настоящий город.