Табу. Разбитые судьбы

— Ну что, орлы? Готовы к очередному дню? — с прямой спиной Василий Степанович расхаживал перед нами, всматриваясь в лица. — Да кого я обманываю? Давайте просто проведём этот день, никого не убив, — его плечи поникли под тяжестью судьбы.

— Так точно, шеф!

— Помолчи, Серов! Значит так. По списку. Зарина! Сегодня помогаешь Сан Санычу. Ну там. Чем он занимается. Бумажки заполнить. Стопарик налить. Егоров! Готовишь Михееву к операции. Жихарева! Со мной к Леночке в отдел. Рук не хватает.

В педиатрии я почти полный ноль. Вернее, в практике. Не особо ладила с детьми, и они отвечали тем же. Воспоминания из детства душили все «уси-пуси» мысли. Жестокость, граничащая с детской непосредственностью, навсегда отбила желание иметь когда-то своих. Их открытые любопытные, а порой и пугливые взгляды в мою сторону затрагивали что-то глубоко в душе.

Не хотела бы, чтобы моего ребёнка травили из-за не стандартной внешности его матери. Ведь судьбы многих разрушило именно детство. Стоит только посмотреть передачу Малахова. Мать-алкоголичка оставляла дома маленьких детей на несколько дней без еды. Отец насиловал свою несовершеннолетнюю дочь. Родители держали на цепи несколько лет детей, как собак. Дрожь бьёт от такого. И кто потом вырастает из таких детей? Наркоманы и уголовники. А если ребёнка с детства травят, то бедолага становится нелюдимым и забитым. Я такого не хочу. Лучше пусть его никогда не будет.

Поэтому шла я в педиатрическое отделение с вновь проснувшимся предчувствием неизбежности.

Сколько бы я уговаривала себя, что не люблю детей, сердце сжималось от вида этих бледных мордашек. Многие слабенькие, с потухшими глазами сидели у окна, завистливо представляя, как их сверстники веселятся за стенами этой «темницы».

Мой первый пациент с серьезным не по годам лицом смотрел на сидевшую рядом санитарку, уговаривающую его съесть хоть ложку овсянки.

— Мишенька, давай. За папу. За маму. Смотри какой самолётик летит. Вжжжжж, — Юля, изображая ложкой самолёт, пыталась сквозь плотно сомкнутые губы протолкнуть кашу.

Я всегда обожала овсянку, но только ту, что готовила повар нашей школы Фаина Николаевна. У меня даже слюнки потекли от воспоминаний. Не говоря уж о полезных качествах каши. Но детям же не докажешь.

Что-то знакомое мелькнуло в памяти, глядя на этого ребёнка. Заглянув в адрес проживания и в историю болезни, я чуть было не хлопнулась на пол. Не ожидала, что встречу ещё раз своего «тонущего котёнка».

— У вас с головой-то всё нормально? Какой самолётик? Женщина, кушайте сами эту гадость, — он отпихнул рукой ложку и разразился хриплым кашлем.

— Михаил, как ты себя чувствуешь? — голос дрогнул, когда пытливый взгляд его голубых глаз остановился на мне. Он удивленно посмотрел на меня, отпихивая уже остывшую овсянку от своих губ.

— А вы ещё кто? — мальчишка сложил ручки на груди, пытаясь быть серьезным.

— Я та, кто пришёл спасти тебя от овсянки.

— Слава богу. Хоть один разумный человек в этом аду, — он театрально поднял глаза к потолку, поморщился от его вида и вновь посмотрел на меня.

— Мы сейчас с Вами запишем в историю болезни показатели здоровья, а потом я поищу на кухне блинчики, — я строго на него посмотрела. — Только если Вы будете со мной честны, молодой человек.

— Все что угодно, только избавьте меня от неё! Иначе я засужу вашу Юлю по статье 110 УК РФ «Доведение до самоубийства».

Честно. Я старалась не расхохотаться. Но это чертовски сложно, когда пятилетний ребёнок, который и читать то не умеет, цитирует, наверняка, кого-то из взрослых. Отца или мать.

— Итак, Михаил. Горло болит?

— Да.

— Кашель?

— Немного.

— Голова?

— На месте.

— Хорошо. Проверим температуру и всё. Если ты честен со мной, то это характеризует тебя, как взрослого и умного мужчину. Но мне нужно для моего начальника всё проверить. Не возражаешь?

Пока я слушала хрипы в его легких, и мерила температуру, в палату прошла пожилая женщина.

— Мишутка, как ты тут? Я апельсинчики принесла тебе, — старушка виновато растянула губы в улыбке и заискивающе посмотрела на него. Она была похожа на провинившегося перед начальником подчинённого.

— Иисусе. Ба, ты в курсе, что у меня сыпь от них? — мальчишка закатил глаза, снова трагически вздыхая.

Да уж. С такой «внимательной» бабулей и я бы вздыхала.

— Хорошо, Михаил. Я сейчас проверю, есть ли на кухне блинчики и вернусь к тебе.

— Не женщина, а золото. Вот выпишут меня, и я приглашу тебя в ресторан, Мария.

Поперхнувшись воздухом, я закашлялась вперемешку с диким хохотом, всё-таки прорвавшимся из легких.

Жаль, что здесь бабушка. Хотела бы я увидеть родителей, воспитавших такого ребёнка.

Взявшись за ручку двери, я услышала громкие крики.

— Меня не интересует твоё мнение! Еще хоть слово скажешь, и гнить тебе за решеткой!

— О! Ну всё, бабуля. Выпрыгивай в окно. Отец прилетел. Думаю, ему будет очень интересно, как ты отвлеклась на старого хрыча Петровича и просмотрела, как я оказался в озере, — хищный взгляд предвкушающего взбучку ребёнка остановился на побледневшей женщине.

Она в свою очередь вскочила со стула, на который поместила свой внушительный зад, и подбежала к окну, словно действительно собралась прыгать.

Я открыла дверь, намереваясь утихомирить разбушевавшегося мужчину.

Передо мной в пол оборота съёжившись и сливаясь с белой стеной не только халатом, но и цветом лица, стоял Василий Степанович. Над ним, как волк над бедным кроликом нависал мужчина. Тёмные почти чёрные волосы с проседью аккуратно уложены. Дорогой костюм был слегка помят, а пальто расстёгнуто. Мужчина возвышался над Степанычем на целую голову. Он оскалился на врача, как будто собирается вцепиться ему в горло, если только с Мишей что-то случится.

Мужчина замер, явно почувствовав мой внимательный взгляд. Он вытянулся по струнке, замерев и расправив и без того широкие плечи. Брови разгладились и взметнулись вверх, как будто почуял добычу повкуснее.

Я словно снова погрузилась в ледяную воду, и она сомкнулась над головой, вырывая из лёгких последние пузырьки воздуха. Ноги приросли к полу, а тело заметно начало потряхивать. Мысли упорхнули из головы.

Моя броня треснула, разрывая всё внутри. Впилась в лёгкие. Сжала сердце. Хотелось бежать. Бросить всё и бежать, не разбирая дороги. Бежать так быстро, как позволяли дрожащие ноги. Упасть, забиться в тёмный угол и тихо поскуливать, прижимаясь к грязной земле. Только вот не было сил даже втянуть воздух, которого так не хватало.

Мужчина резко развернулся. От его чёрного тяжелого взгляда я, кажется, превратилась в горстку пепла. Так бы и было. Но видимо он не захотел, чтобы я так легко отделалась.

В один широкий шаг преодолев расстояние, он с силой впечатал своей мощной рукой меня в стену. Крошки старой штукатурки осыпались на мою макушку.

Пребывая в полуобморочный состоянии от страха и шока, я почувствовала, как отец Миши сдавил мои плечи длинными пальцами. С каким-то маниакальным пламенем в глазах всмотрелся в моё лицо.

— Ты! — сдёрнув с моего лица маску, он подтянул моё безвольное тельце выше, заставляя вставать на носочки и молить самого дьявола о защите. Бог мне не поможет.

Глава 20. Дима

Может ли судьба опустить меня ещё ниже? Ниже всей боли и грязи, что я прошел за эти десять лет. Ударить ещё больнее. Стоило только расслабиться и поверить своим же уговорам, что это было давно и не было никакой детской влюбленности, что мое сердце вообще не способно на любовь… Эта глупая наивная девчонка вновь обрушилась на меня, как шестибальное цунами. Выбивая воздух из легких, ломая мой устоявшийся спокойный мир. Заставляя почувствовать себя тем глупым подростком, который считал, что достаточно лишь одного взгляда её зеленых глаз и мы всё преодолеем.

Давным-давно я наблюдал за ней издалека, словно чёртов маньяк. Видел, как из ребёнка она превращалась в нескладного подростка. Что-то шевелилось в груди, когда обижали все кому не лень. Хотелось сжать её в объятьях и оградить от этого грёбаного мира.