Страница 7 из 12
Пока путник лежал несколько минут неподвижно, Скулд помог девушке раздеться, усадил на старинный кожаный диванчик, стоящий в углу сторожки, и принялся хлопотать по хозяйству: поставил на плиту чайник, подкинул в печь дрова, поставил на стол кружки и какую-то незамысловатую снедь.
Девушка сидела молча, поджав под себя ноги. Скулд достал из сундука теплое одеяло и бережно укутал спутницу Поэта. Девушка лишь молча наклонила голову.
Едва Скулд отошел от девушки, как услышал позади хрипловатый, сдавленный полушепот-полустон Бродячего Поэта, принявшего полулежачую позу.
– Извините нас за вторжение. Мы совсем выбились из сил… Последние три дня впроголодь. Увидели огонь в окне… и вот зашли.
– Да ничего, ничего. Вы не представляете, как я рад! Люди-то хожие говаривали, будто вас и в живых-то нет.
– Вот… даже разуться нет сил, – только и мог вымолвить гость.
– Ничего, лежите, я сам сниму. – И Скулд бойко бросился стягивать с вялых, будто ватных ног кирзовые изношенные сапоги – штопаные-перештопаные.
Едва только Скулд аккуратно уложил его ноги на топчан, Поэт опять впал в беспамятство, правда, всего лишь на несколько минут.
В тускло освещенном помещении Скулд своими подслеповатыми глазами не мог видеть гримасу страдания и боли на лице Бродячего Поэта.
Старого смотрителя обуяла какая-то несвойственная ему карнавальная веселость.
Скулд пошел в сенцы.
Когда он вернулся с охапкой дров, увидел в круге света бодрствующего, сидящего на топчане Бродячего Поэта. Это его, конечно, обрадовало, но и напугало. Такие резкие, контрастные перепады состояний: забытье – бодрствование…
Поэт сразу же заговорил, словно боялся, что его опять свалит приступ боли.
– Сегодня в ночь на землю придет страшная метель, какой никогда еще не было. Метель со снегом и морозом, но предшествовать ей будет мощнейшая небывалая гроза!
И Скулд моментально вспомнил черную тучу на горизонте.
– Мы отбились от колонны беженцев прошлой ночью. Мне стало плохо. Ноги вздулись, и я просто не смог идти. Видно, уже устали мои ноженьки от долгого скитания. – Поэт тяжело вздохнул. – Как там Дэвианта? Если бы не она, помер бы, наверно…
Она немая, слышит, но не говорит. Видно, напугана была в детстве. У нее идеальный слух. Я встретил ее по дороге, отбил у каких-то шаромыжников. Последнее время, оставшись без крова, ей пришлось пережить столько всего… – Бродячий Поэт тяжело задышал, вздохнул и захрипел. – Два месяца она со мной. Сирота, никого у нее нет. А на скрипке играет так, что, кажется, и Бог так не сыграет. Этой музыкой она спасала меня много раз. Если…
Поэт, не договорив, сполз по топчану вниз и впал в бессознательное состояние.
«Бедный, бедный!» – Скулд не мог удержать слёз.
Он взял лампу и, слегка приподняв, осветил лицо спящей девушки. «Боже мой! Мадонна, сошедшая на землю». Лицо Дэвианты напомнило ему изображение с иконы Пресвятой Богородицы.
Скулд опустился на лавку и сидел несколько минут (а может быть, целую вечность) в растерянности и бессилии.
– Что творится на нашей земле, посмотри! – шепотом произнес Скулд.
Что творилось у него на душе, трудно было себе представить. Он не переставал удивляться: «Разве может быть такая красота? Ах, если бы в моей молодости встретилась мне такая, я бы любил ее всю жизнь! И на том бы свете любил!»
– Дэвианта! – услышал Скулд тихий шепот, нарушивший тишину мироздания. – Играй, милая! – Кажется, Поэт начинал бредить. – Твоя музыка растворит мою боль…
И девушка, как ни странно, встрепенувшись, проснулась. Она услышала голос во сне!..
Скулд молча протянул ей футляр со скрипкой. Дэвианта извлекла из футляра божественный предмет и отложила его в сторону.
– Боже! Уходить вам надо. Погибнете вы здесь. Я даже не знаю, чем могу вам помочь! – тихо и жалобно произнес смотритель.
Прежде чем начать играть, девушка красноречивым жестом попросила у Скулда бумагу и карандаш. Пока она что-то старательно писала, Скулд не переставал смотреть на Мадонну! А может, Богиню?!
Эти прекрасные, открытые, наполненные добротой и грустью глаза… Такое непередаваемое никакими понятиями величие красоты и безудержное излучение света могло разве только присниться.
Это было настоящим чудом здесь, в полутемной маленькой сторожке, переполненной теплотой человеческой души, светящейся изнутри. Пожалуй, во всей вселенной, а не то что на Земле, не было сейчас такого величия доброты и пышноцветия человеческого духа. Все праздники, карнавалы и веселость мира померкли перед грандиозностью этой простой человеческой радости. Радости от присутствия доброты в одном конкретном месте.
Такого чуда Скулд еще никогда не видел и не ощущал. Его дом посетили две живые души, пусть даже усталые! Две живые души посреди этого мертвенно-роскошного царства покойников.
Девушка протянула Скулду листок бумаги, и он про себя прочитал: «Странник хочет умереть этой ночью. Вчера вечером он говорил, что сил для жизни у него не осталось. Он хотел бы исповедоваться кому-нибудь перед смертью. Наверное, вы тот человек, которому он мог бы довериться. В котомке две тетради, которые он завещает людям.
Одна тетрадь – последний дневник. Другая – Арники. Ваша задача просто прочитать дневник. Это и будет последней исповедью Странника».
Едва Скулд закончил читать записку, как услышал за спиной тихий, бодрый голос, словно из небытия: «Тетрадь открой, там – моя жизнь».
Поэт прочитал мысли Скулда, предвосхитив его желание поскорее достать тетради и погрузиться в чтение. Поэт начинал бредить. Горячка чередовалась с кратковременными периодами прояснения сознания. Тогда глаза Поэта светлели, пелена спадала, жар слабел. Вихрь, который наполнял догорающую душу и воспаленное сознание, утихал, и в памяти всплывали эпизоды из жизни.
В мгновения, когда губы умирающего начинали шевелиться, Скулд склонялся к Страннику и внимательно выслушивал смертельно больного человека. А в периоды, когда тот (всегда внезапно) впадал в забытье, Скулд лихорадочно листал дневник Поэта, внимательно, скрупулезно вчитываясь в записи.
Тетрадь, подписанную «Арники», он даже боялся открывать. От нее веяло какой-то Тайной, которую никогда и никому не удастся разгадать.
Из дневника Бродячего Поэта:
«Кем я был? Преуспевающий ученый с отличием окончивший Веерденский Университет. Будущий психиатр с антропософским уклоном, сделавший в 22 года свое главное открытие. Я открыл Хронотопию – постоянство времени при различных преобразованиях. Вслед за хронотопией был открыт антиматериальный монизм вселенной, или Закон сохранения целостности Вселенной посредством рождения материи или ее преобразования. Время было признано одной из форм сохранения Целостности Вселенной, это был настоящий прорыв».
Дневник велся странным образом: длинные, по пять-шесть страниц, монологи-размышления чередовались с короткими афористическими записями – выкриками, воплями, всплесками души. И Скулду импонировала такая дневниковая структура. Чем-то она напоминала его собственную манеру записывания. Нахлынувшие мысли, пока они не становились строчками на бумаге, не давали покоя, они были огненно-вихревой стихией, готовой разорвать, растерзать человека изнутри. Тематика записей также менялась волнообразно: то это были философские размышления о каких-то материях, а то какие-то жизненные наблюдения или обобщения каждодневных переживаний.
Из дневника Бродячего Поэта:
«Сколько людей на Земле?! И мы были близки к разгадке тайны существования человечества. Но, как это ни парадоксально, от боли можно избавиться только посредством высшей боли. По такому же принципу развивается Познание.
Познать – значит войти в состояние высшего измерения, где то, что ты познаешь, становится не предметом (объектом) познания, а способом познания. Предмет познания обретает таким образом текучесть, изменчивость и может быть познан».