Это Родина моя

– Смотрите, кто это? – затаенным, тихим голосом сказал Андрей, показывая рукой в сторону просеки.

Там вдалеке, на тропинке в густых зарослях орешника стоял лось. Трое путников остановились.

– Тише, не двигайтесь, ребята, – сказал дедушка, преградив путь рукой. – Пусть лось пройдет сначала по просеке в лес.

– Как он здесь оказался? – спросила Таня.

– Это его дом, – ответил дедушка. – Может, солончак кто-то здесь для него оставил. Это лакомство его. Веток, коры пожевать в зарослях кустарника пришел. Вот и промышляет здесь. Он нас не боится.

– Красивый какой, – сказала Таня. – Никогда не видела так близко.

Лось смотрел на путников, а компания из трех человек на лося. Потом сохатый быстро ретировался в сторону леса, и хруст веток от его тяжелых шагов постепенно утих.

– А вот случай какой был, – припомнил дедушка. – В войну наши партизаны придумали хитрость одну. Скрывать свое передвижение по лесу от немцев верхом на лосе, а не на коне. Немцы могли определить след лошади, а на лосинные следы внимания не обращали. Так разведчики совершали рейды в тыл захватчиков. Смекалистый у нас народ.

– Точно! – Таня с Андреем были потрясены рассказом дедушки.

– Ну вот и пришли, ребятки, привал.

Усевшись на поваленную березу, дедушка достал термос из сумки.

– Сколько берез, посмотри, дедушка. В таком лесу красиво и светло, – зачарованно сказал Таня, обняв ствол березки.

– Ты права, Танюш, березка белоствольная, поэтому и кажется, что светло.

– А может, перекусим? – предложил Андрей.

– Покажи, что там у тебя? – поинтересовался дед.

– Кусок сала, луковица да пара картофелин в мундире.

– Было бы неплохо, на свежем воздухе аппетит разыгрался, да и вкуснее все гораздо, – сказал Николай Петрович. – Доставай свой припас.

Андрей стал доставать из рюкзака и выкладывать на прогретый солнышком пенек: хлеб, картошку, пучок зеленого лука и, хорошенько пошарив на дне рюкзака, вытащил кусок сала, завернутого в газету. Всю еду аккуратненько разложил на пеньке. Как только Николай Петрович увидел кусок старой выцветшей газеты с завернутым куском сала, в его газах потемнело, и к горлу подкатил ком. Он потянулся рукой к свитеру, чтобы как-то ослабить ворот. Дыхания не хватало, несмотря на то, что они были в лесу с чистейшим воздухом. Это сдавливающее сердце ощущение вонзилось острой иглой воспоминаний. Наш мозг запоминает и хранит в уголках своей памяти те жизненные истории, о которых человек порою хочет забыть навсегда и не вспоминать. Но нет, при похожей ситуации или увиденном предмете в памяти всплывает и достается с той самой полки именно то, что долгие годы она хранила и держала под замком, чтобы не бередить старые раны. И получай теперь, делай с этим вспоминанием что хочешь. И приходится переживать эти события снова и снова, но уже под другим ракурсом, с высоты своего возраста. Николай Петрович прикрыл глаза, тяжело вздохнул и отчетливо вспомнил всю ту историю, тогда случившуюся с ним.

Стакан семечек

Время было послевоенное. Голод повсюду, разруха, неурожаи. Женщины да старики в основном в селе уцелели. Мать одна, сестер и братьев младших пять человек. Николаю девятый год пошел. Самый старший из детей был в семье. Раз как-то маму салом угостили, небольшой кусочек был завернут в старую выцветшую газету. Деликатес это был и лакомство одновременно. Сестры и братья травы лебеды, гнилой муки или картофелину прошлогоднюю в поле перепаханном найдут, налопаются так, что животы болят, а тут сало. Пухли с голоду. Колька развернул газетку, чтобы вдохнуть запах. Мама придет, разделит по кусочку. Газетенка старенькая была, с пожелтевшими от времени страницами.

– Надо же, купюры как настоящие! – удивился Колька, увидев на странице газетки несколько напечатанных купюр достоинством рубль, три и пять. В газете примерно десятилетней давности было объявление по обмену старых купюр. На купюре достоинством в один рубль был изображен рабочий-шахтер, одна из самых почетных профессий в 1930‑е годы благодаря стахановскому движению.

«Вот подрасту немного, – подумал Колька, – тоже шахтером стану». Очень уж ему понравилось изображение мужественного лица шахтера на купюре. Он взял ножницы и вырезал рубль из газетки себе на память.

Мальчишки постучали в окно.

– Колька, выходи, там пацаны курицу в овраге доедают. Давай быстрей, а то не достанется.

– Где взяли?

– Свистнули у кого-то из соседнего села.

Ребята шныряли в поисках пищи везде. Колька машинально положил купюру в карман рваных штанов и вышел из дома. Пройдя по улице, завернув за угол, где небольшой базарок уличной торговли уже заканчивался, увидел несколько пожилых людей, торгующих семечками. Ах, как же хотелось есть! От этой мысли было невыносимо. Невозможно было думать ни о чем, кроме как о еде, о запахе пищи. Мелкие воришки его возраста шныряли по базару, воровали, стаскивали все, что плохо лежит на прилавке, стараясь сделать это незаметно и не попасться.

– Иди, иди! – крикнули Кольке, когда он остановился и посмотрел на граненый стакан семечек, стоявший в мешке из серой ткани.

– Жаренные? – тихо спросил Колька.

– Тебе-то что, жаренные или нет. Что смотришь? Денег-то у тебя все равно нет.

Колька пошарил в кармане, вспомнив, что положил туда вырезанную купюру. Смял ее немного в руке, достал из кармана и протянул за стакан семечек.

– Ишь ты! Настоящие? – спросила бабуля, прищурив один глаз, рассматривая рубль, который ей протянул мальчуган. – Где я возьму сдачи-то тебе? – сказала она.

– Не надо сдачи, – сказал Колька, – стакан насыпь.

Бабуля насыпала стакан семечек с горкой в карман Кольки, и он быстро пошел прочь, пока не спохватились и не поймали его за обман. Думал ли он, что совершил отвратительный поступок? Ведь ничего такого он не собирался делать. Само как-то вышло. Голод, страх и выплеснутый адреналин в кровь чуть не свалили Кольку на землю. Он едва держался на ногах.

– Стой, малец! – крикнул представитель власти, к которому обратилась старушка и указала на паренька, свернувшего за угол. Бабуля, рассмотрев получше купюру, поняла, что ее обманули.

Услышав голос и свисток милиционера, Колька обернулся и увидел, что за ним бежит мужчина. Хотел пуститься наутек, но ноги не слушались. Его быстро догнал и схватил огромной лапой за шкирку представитель местной власти. Вот такая история. Колю посадили на лошадку и повезли разбираться. В участке Николай не признался, что у него есть мать, сказал, что сирота. Боялся, как бы из-за этого ужасного поступка матери не причинили вред, ведь тогда маленькие братья с сестрами останутся одни. Переезды из одного приюта в другой Николай почти не помнил. Голодных подростков и детей помладше, опухших с голоду, собирали и отправляли по стране в школы, профтехучилища осваивать различные профессии. Так Николай попал в Читинскую горнопромышленную школу. Работал в шахте на вагонетке. В насосной станции откачивал воду, мыл в лотках руду. Куда пошлют, на любые работы, штольни, например, по добыче свинца и других металлов. Работа была тяжелой и изнуряющей. Изможденные, полуголодные, обессиленные подростки работали в шахте по семь и более часов в день.

Так один поступок, который Николай пытался забыть и вычеркнуть из своей памяти, изменил и перекроил всю его жизнь. Он так пытался забыть тот случай своей биографии, что сам поверил, что он на этом свете один. Спустя несколько лет его разыскал родственник, двоюродный брат матери. Приехал в Читу и рассказал ему о бедной маме, о братьях и сестрах.

– Все думали, что ты пропал без вести или утонул, – сказал дядя. – Только материнское сердце чувствовало: жив сынок.

Хотел дядя увезти Николая в родное село, но не вышло. Восемнадцать лет исполнилось Николаю. Призвали в армию, в Морфлот, служить на долгих пять лет.