День рождения кошки

Но в понедельник — одно помешало пойти в храм, во вторник — другое не пустило, в среду… Да ладно, решила я в среду, канон можно и дома почитать, по молитвеннику. Вот так и сдаешься. Так и сдаешь…

Но посреди рабочего дня, собравшись ехать по срочному делу, я вдруг обнаруживаю, что у моей машины проколоты два колеса. Поездка по срочному делу сорвалась. И даже до шиномонтажа не доехать, поскольку запаска только одна. Часа полтора ушло на замену колес.

В тот же вечер посреди дороги мне пришлось менять еще одно колесо. Три за один день! Поневоле задумаешься: за что это мне такая напасть?

А когда задаешь себе этот вопрос — за что? — твоя пытливость немедленно удовлетворяется. Ответ возникает сам по себе, причем всегда безальтернативный (собственно, это тоже чудо). Вот — за то тебе, а вот — за это. Знает кошка, чье мясо съела, но человек почему-то не всегда догадлив, приходится его носом тыкать. Намек меньше, чем в три проколотых колеса, он даже не воспринимает.

Вот какими плетьми приходится отбившуюся овцу в стадо загонять.

В четверг я уже стояла в соборе на вечерней службе. И в пятницу, и в субботу, и в воскресенье…

Другой раз боишься на исповедь идти: жалко огорчать ни в чем не повинного человека своими погаными грехами, каждый из которых есть по сути убийство или предательство (которое в конечном счете тоже убийство). Ведь и сама эта исповедь — еще один грех убийства: обрушиваешь на живого человека свое преступление, вынуждаешь его делить с тобой эту тяжесть и отнимаешь у него последние капли веры, надежды и любви.

Но деваться некуда: бывает, что последняя инстанция, куда ты можешь обратиться за помощью, — Господь Бог, но обращаться к Нему из твоей бездны — все равно что писать «на деревню дедушке»: настолько забились всякой дрянью, заизвестковались те каналы связи, по которым душа твоя могла бы сообщаться с Ним, — никакие мольбы не дойдут, увязнут и угаснут.

Очистись сперва, исповедуйся, Святых Даров причастись.

Промысел Божий и в том, что как только ты осознаешь свою нужду, тут же последует тебе и помощь. Случайно (конечно же, не случайно) я узнаю от коллеги, что наш товарищ, писатель Ярослав Шипов, несколько лет назад рукоположенный в священники и уехавший служить в глубинку, теперь вернулся в Москву. Это было как раз то, что нужно. Свой своему поневоле друг. Своего и обременить не задумаешься.

Пошла я к нему в храм со своей бедой.

А в каждом храме своя, как теперь говорят, аура. Приходят люди, пребывают там в благоговении, оставляют после себя толику этого состояния, собирается общий дух, со временем храм уже сам знает, кто ему впору, кто нет. Собор Знаменского монастыря на Варварке — беленые кирпичные своды… Я как вошла туда — будто на родину вернулась, обволокло благоуханным покоем. Меня не только отец Ярослав — меня этот храм принял как свою (и это тоже не случайно).

Чудо — это и есть, когда случайно происходит то, на что ты и рассчитывать не мог.

Беда же моя состояла вот в чем.

Муж мой попал в тюрьму, в следственный изолятор.

Есть такой способ в нынешней России: можно «заказать» убийство человека, а можно его арест. Пока он сидит под следствием, его бизнес разграбляется. Потом человека выпускают, дело закрывают, не доводя даже до суда — за недоказанностью, за давностью, а то и «за отсутствием состава преступления», как это было бесстыдно объявлено на всю страну в случае с Гусинским. В большинстве же случаев, когда персона не такая заметная, как Гусинский, сажают и выпускают молчком, когда «заказ» исполнен. Исполнители «заказа», младшие офицеры следственного департамента, еще слишком молоды, чтобы знать: за все придется расплачиваться.

Это мы, побитые молью, уже знаем: за все. Я к священнику Ярославу Шипову для того и пришла: повиниться, за что мне выпал арест мужа.

По телевизору Алексей Герман рассказывал, что в 50-е годы, когда люди начали возвращаться из лагерей, один друг их семьи, англичанин Пат, раздобыл адрес того следователя, который когда-то выбил ему зубы, и отправился по этому адресу отдать долг. В коридор коммуналки к нему выкатился на тележке человеческий обрубок без ног, по пах, и злорадно осклабился: «А, Пат! Ты пришел выбить мне зубы — ну, давай!»

Молодые офицеры из следственного департамента, выполнявшие «заказ» на моего мужа, считают, что у каждого свой бизнес: чеченцы торгуют людьми, силовые структуры — свободой. Эти ребята пока не знают, насколько справедливо устроен мир: еще никому ничего не сошло с рук. И нам, разумеется. И мне.

Человеку всё во благо, что ему ниспосылается. И всё ему поделом. И тюрьма, и мука.

Но смириться с мукой близкого невозможно.

Знающие люди мне сразу сказали, что продержат там его не меньше полутора лет: именно такой срок разрешается держать подследственного под стражей. Но я не могла в это поверить и бегала, как таракан по сковородке, по всем инстанциям, по всем полезным и бесполезным знакомым, по всем высоко- и низкопоставленным друзьям. Поскольку официальная причина ареста была притянута за уши, мы терялись в догадках об истинной подоплеке: коммерческий «заказ» неведомых конкурентов? Политический «заказ» в преддверии думских выборов, чтобы выбить компромат на кого-то нежелательного во власти? Но вот прошли думские выборы, а срок его содержания под стражей все продлевали — два месяца, еще один, еще три… Вот прошли уже и президентские выборы. Я поняла, что потом продлят сразу на шесть. «Наши следователи кого взяли, того и мочат, — сказал мне один правозащитник. — Был бы человек, а причину найдут».

Это не оставляло мне никаких надежд. Пока один умный человек не посоветовал: «Да не бегай ты ни в Думу, ни к министрам, иди в церковь. Сама не заметишь, как вся расстановка сил изменится».

Насчет расстановки сил я сразу поверила. Как бывший технарь, я свято чту законы сохранения. Все эти месяцы я не давала распылиться ни крупице священной энергии сердца, все радости были исключены, все силы сосредоточенно собирались и отправлялись — словно электронная почта в Интернете, с безошибочным адресом — туда, к нему в темницу.

Любой обет — это пожертвование своей энергии в пользу чего-то или кого-то. Каждому из нас достается часть общего «пирога», и можно потратить ее на себя, а можно на другого, даже в его отсутствие, простым отказом от своей доли в его пользу. Все, что у меня было, я передавала ему — единственным возможным способом: усилием сердца.

И не только я. Ему были верны и преданы в эти тяжкие полгода все по-настоящему близкие люди. Как будто понимали: верность — некая материальная субстанция, которая поддерживает на расстоянии и дает ему силы. Все чувствовали это инстинктивно.

Как я уже сказала, человеку все во благо, что с ним происходит. Или, другими словами, за опыт сколько ни плати, не переплатишь.

Уразумела я в эти скорбные месяцы одну важную истину, которую до этого воспринимала лишь поверхностно, и это постижение — тоже чудо. Есть у нашей церкви требование ли, предписание ли — молиться за наших врагов. Оно всегда казалось мне прекраснодушным идеализмом, недостижимым в реальной практике.

Простить врага — довольно просто, этому способствуют душевная лень и забывчивость. Мстить-то потруднее будет, ведь борьба требует усилий. Более высокая ступень — не только простить, но благодарить обидчика за то, что он для нас сделал: ведь мы стали сильнее, преодолевая тот барьер, который он выставил перед нами, мы стали закаленнее — да за науку, в конце концов.

Но вот молиться за наших врагов — это было моему уму непостижимо.

Теперь я понимаю весь естественнонаучный смысл этого требования. Вразумила жизнь: оказалось, это не благое пожелание, а — физическая необходимость! Математическая неизбежность! Господи, дай сил и здоровья, благополучия и разума рабу Твоему (имярек) и рабу Твоему (имярек) и всем их близким!..

(Впрочем, разума почему не пожелать и врагу?)