Страница 26 из 27
Гарик Осипов Я - ГРАЖДАНИН СОВЕТСКОГО СОЮЗА!
Магомаев - певец для тех, кто хорошо пожил, вволю покуражился, при Леониде Благословенном. Герою такого времени адресованы слова великорусского писателя: "Был князь человеком с остатками широких замашек, глубоко прожившимся, но значит, и пожившим в своё время как следует".
Его называли "Советский Элвис", как будто Элвис может быть антисоветским, а Муслим - антиамериканским. Все эти "про" и "анти" - удел безголосых масонов-политологов, а мы прощаемся с Великим Артистом.
Болтали, что ни попадя, а он оставался колоссальным памятником Империи, махиной, в чьих выбитых окнах гуляют ветра, воют потоки воздуха, мускулистые, как его голосовые связки. Магомаева нет? Смотря среди кого. Шипящие клизмы "шансона" и "рока" могут спать и ходить под себя во сне спокойно - его среди них и не было. Безголосые, репрессированные… Это не их потеря - не им и скорбеть о ней, проросшим "из банной мокроты" на руинах Великой Державы, ценившей профессионализм. Сейчас, и очень даже скоро, колыхнется громаднейший засоренный писсуар культурологов и желающих отметиться на могиле Муслима - гоните их вон, пусть рассуждают безликие, как списки погибших собачьей смертью власовцев. Им привозят их кумиров, пока еще "оттуда", пока еще есть, откуда возить. Мы же, в минуту этой невосполнимой потери, можем только произнести: "Ушел Неповторимый". Такими Неповторимыми были Ободзинский, Мулявин, Эмил Димитров и Анатолий Королев, Олег Ухналев и Кола Бельды.
Как звучали в исполнении Муслима Магомаева стихи Инны Кашежевой, Анатолия Горохова, Наума Олева, Роберта Рождественского, Евгения Евтушенко - по-магомаевски, то есть - неповторимо. Тем не менее, их повторяла и понимала вся страна. Каждое слово проникало в сердце слушателя, провоцируя к совершению самых неожиданных поступков, подчас подвигов. Его солидность не отталкивала, а напротив - представлялась молодому человеку, как вожделенный и закономерный пик дендизма.
Когда-то, в крайне далеком от нас, нормальных людей, обществе, Жан Поль Рихтер провозгласил: "Бог умер". В данном случае - умер Человек. Ушел Артист, чьи песни, чей с ходу узнаваемый, хотя и лишенный формальных приемчиков голос, помогал приличному гражданину оставаться таковым в клетке с взбесившейся стаей обезьян, потерявшей вкус и совесть. Ушел Артист. Умер еще один гражданин Советского Союза, о котором, как и в минуты его высочайшей славы, достаточно сказать всего три слова: Поет Муслим Магомаев. Назло врагам.
Лето 65-го. Вокзальный киоск. Блестят обложками журналы. На одной из них - совсем молодой певец. Восторженный говор двух дам: "Магомаев!"
Я горячо убежден, в эти тоскливейшие минуты, что еще не раз и не один представитель нового поколения, вставший на правильный путь, услышит голос Муслима: "По проселочной дороге шел я ночью…" и сделает первый шаг в нужном, неизбежном направлении.
Сергей Угольников АПОСТРОФ
Сергей Шаргунов. Битва за воздух свободы.- М.: Алгоритм, 2008, 256 с.
Явно возросшая в период финансового кризиса актуальность публицистического жанра поддерживается не только изменением приоритетов покупателей, но и изменением состава публицистов. Если на путь литературной критики вступают слегка поиздержавшиеся олигархи, ранее входившие в списки "Форбс", а ныне обсуждающие достоинства и недостатки произведений Захара Прилепина - значит, настало правильное время для выхода статей более квалифицированных авторов, не требующих для раскрутки больших финансовых затрат. Издание книги-сборника публицистических и критических статей Сергея Шаргунова, таким образом, состоялось в нужный исторический момент.
Своим произведением Шаргунов не пытается "сводить счёты" или "мстить" бывшим "соратникам" по предвыборным спискам, а стремится переосмыслить события недавнего политического прошлого. А поводов "подумать по-другому" появилось больше чем достаточно. Вне зависимости от субъективных оценок результатов выстраивания "властной вертикали" и процесса "повышения стабильности", непропорциональная "Система" (оруэлловский Большой брат или Левиафан Гоббса) начинает давать всё более явные сбои. По мнению Шаргунова, "новой оппозиции" эти сбои будет использовать так же сложно, как и старой. И "совковые" и "новые оппозиционеры" напоролись именно на то, за что и боролись. Первые - на "государственническую" риторику власти, вторые - на вполне европейские методы управления власти "отстойником под названием молодёжная политика". Ярлык "молодёжности", применяемый в отношении политиков и писателей того возраста, в котором их деды приходили с Великой Отечественной, характеризует не взгляды, убеждения или талант, а степень инфантильности носителя этикетки. Ну, действительно, что взять с "молодого политика", состоящего в буржуазной партии, но носящего футболочку с Че Геварой? Правильно: " молод ещё, глуповат, в мозгах - ветер гуляет. Пускай себе резвится до поры". Примерно так же снисходительно относятся и к писателям, определение "молодой" служит им индульгенцией на отсутствие стиля.
Поэтому критические статьи Шаргунова, относящиеся к литературному процессу, являются скорее определяющими для рыхлых и зависимых политических движений. В русской литературе люди обладающие стилем (включая и автора книги) - ещё остались. То, что с большинством из персонажей книги автор знаком лично, может быть, и увеличивает степень "политкорректности", но никак не уменьшает глубину анализа произведений, выстраивание композиции между писателем как личностью на творческих посиделках, в тюрьме или телеэкране, и его отображение на страницах собственных изданий. Круг писателей и их произведений, очерченный в книге Шаргунова, сложно назвать совпадающим по принципу возраста или идеологических пристрастий, но они оказались объединены приближением к актуальности и собственным творческим методом.
Интересны также заметки Шаргунова об условиях, в которых формируется литературный процесс. За недолгий период приобщения к политике, но, пройдя значительный путь в литературе, у писателя накопилось множество наблюдений, которые он и изложил для читателей. Приятно, что заметки лишены самолюбования, которыми зачастую грешат другие авторы. Никаких упоминаний о том, куда была отправлена премия "Дебют" (боже, как давно это было), с получения которой, собственно, и начался стремительный взлёт писателя, в книге нет. Тоже элемент авторского стиля.
Есть в предсказаниях Шаргунова и предположения, с которыми вполне можно поспорить (да которые он и сам неявно опровергает обращением к теме). Неизбежность грядущей романтизации девяностых не столь очевидна, как следует из предположений, основанных на аналогах. Девяностые как агрегатное состояние слишком нелепы и эклектичны для вычленения их эстетического компонента. Китайские пуховики, малиновые пиджаки, черви в правительстве, оказывающиеся мальчиками в розовых штанишках - всё это слишком безвкусно даже для Кабакова. И то, что выгодоприобретатели процесса сменили тягу к евроремонту и рынку на антикварную мебель и административные должности, не делает их сомнительную юность более респектабельной, этот стиль - только для подворотен и любителей сериала "Бригада".
Динамичный слог Шаргунова определяет и попытки "отказа от стиля" через увлечение постмодернизмом, который неизбежно утыкается в "новый реализм". "Постмодернизм" как основной метод всегда ограничен, может быть только "идущим после", в периоды литературного застоя, и на смену ему всегда приходит реалистическая волна, топящая глумливые "постпотуги". Можно догадаться, что следующий роман писателя, публициста и критика, который он пока раздумал издавать, будет столь же органичен, как и "Битва за воздух свободы".