Птичка

Мужчина, оказывается, воевал в Афганистане, и много рассказывал об этом. Хорт слушал в пол-уха, подозревая, что половина из похождений простого русского солдата — выдумка или приукрашенные подробностями небылицы.

Мужчину больше волновала молодая женщина, сидящая рядом с ним. Она была очень ранимой, вспыхивала, как порох, и Хорт ясно понимал, что с ней произойдёт, когда он уедет. Всё его неприятно ощущавшееся сердце знало — она на грани. Она ходит по самому краю обрыва, когда голова уже кружится от высоты, а из-под ног сыплется нетвёрдая земля.

Вчера, когда они приехали сюда, Сидорыч разместил их в большой просторной комнате с двумя по разные стороны кроватями. Старое мутное зеркало висело под наклоном на стене над высоким, крашеным в синий цвет, комодом. Глядя в него, возникали странные мысли о существовании параллельных миров и других жизней, путей, по которым ты не пошёл и которых не выбрал. Они будто бы жили за теми тенями, которые скрывались в зеркале, прятались, стоило взглянуть на него.

На кровати Хорт и Птичка поместились на одной, жарко любя друг друга на пышной перине, уважаемой раньше предками. Те поистине знали толк в удовольствии от сна и постели. Мужчина тяжело прижимал телом Птичку, боясь, что она исчезнет в воздушных недрах перины. Но молодой женщине было мало, она извивалась под ним, тянув Хорта за плечи вниз. Хорт думал, что они потревожат Старого Сидорыча, который спал в другой части дома, и шептал неуёмной Птичке, что она слишком шумная девчонка.

Так и заснув в душных и глубоких ворохах кровати, они тесно сплелись телами. В воздухе комнаты ещё долго пахло любовью и как будто слышались сдерживаемые стоны.

Рано утром Хорт проснулся оттого, что дождь обрушился снова на обшитую железом крышу. Этот шум был слишком громким, похожим на грохот товарного состава, проходящего над твоей головой, когда ты под мостом.

Птичка уже проснулась и стояла возле окна, завернувшись в старое одеяло, глядя на светящееся тусклым металлом озеро, которое было видно отсюда. Его противоположный берег терялся в серости дождя.

Хорт потянулся, заложил руки за голову и спросил: — Так ты хочешь ребёнка и ни разу со мной ничем не предохранялась?

Вопрос был для неё настолько неожиданным, что спина молодой женщины одеревенела, а когда она повернула быстро голову и взглянула на Хорта, синий взгляд был точь-в-точь, как у её отца — чёрным, но абсолютно беззащитным и даже затравленным. Твёрдая Птичка была внутри мягка и ранима.

— Нет, — ответила она и замолчала, потом, неприятно ощущая его взгляд затылком, добавила: — Прости меня, я ничего тебе не говорила, но сначала я не думала об этом… Я не хотела обманывать тебя.

— И даже после нашего разговора, ты ничего не предпринимала? — странным тоном спросил он.

Она в замешательстве подошла к постели и, склонив голову на бок, спросила: — А ты разве не согласился? Мы же с тобой решили — не думать ни о чём и просто… просто любить друг друга.

— Я не имел в виду то, что мы не должны думать о контрацепции, думал, что ты поняла меня. Я не хочу детей пока. Да, мы будем ни о чём не думать и будем вместе, но насчёт детей — нет точно.

Она опустилась на край кровати, глядя тусклым взглядом в голый пол комнаты.

— А потом ты уедешь, забудешь меня, и я снова останусь одна. Хорт, не обманывай самого себя. Между нами ничего не будет никогда, как тогда… Ты же смог забыть меня, уехать и жить другой жизнью. И ничего не помешало тебе.

Мужчина сжал недовольно челюсти, но виноват был сам, затеяв этот сложный разговор. Надо было уехать без этого — красиво.

— Сейчас всё по-другому, — признался он честно.

— Тогда почему — нет? Не бойся, я не забеременею от этих нескольких раз, наверное, другие смогли бы, но не я. Я ведь не знаю, может быть, совсем не могу иметь детей.

— Глупышка, зачем тебе ребёнок без его отца? Ты же ведь не захочешь поехать со мной?

Она молчала, потом долгим взглядом посмотрела на Хорта и нерешительно спросила: — А ты бы взял меня с собой? Я поеду, если ты позволишь мне то, что я прошу.

Хорт усмехнулся и покачал головой. Он притянул её к себе, глубоко поцеловал и посадил себе на бёдра наездницей.

— Это идея фикс для тебя. Давай не будем говорить на эту тему?

— Не возьмёшь, я поняла, — горько сказала она.

— То, что ты говоришь — глупо. Хочешь — поехали, но я сказал то, что думаю о детях — всё.

А потом они сидели под широким навесом, пили чай из самовара, вокруг шёл настоящий ледяной ливень.

Хорт беспокоился за Птичку. Если она погрузится в трясину депрессии — никогда больше не выйдет из неё. С каждым разом у женщины это становилось всё хуже, и, в конце концов, будет иметь логический конец. Ему хотелось не замечать, делать вид, что всё хорошо, и он бы так и сделал, будь Птичка ему небезразлична. Но с другой стороны, и ребёнка ей делать он не собирался — это была блажь одинокой женщины, которая уверила себя, что жизнь кончается. В двадцать то семь лет…

Ему нужно было уезжать, ещё день-два, и быстрее что-то решать. Самым разумным ему казалось забрать её с собой, убедить, что нужно с детьми подождать. Но зачем обнадёживать её, если, он знал, рано или поздно она снова поднимет этот вопрос. Хорт был честен, и перед ним возникала нешуточная проблема — что делать с Птичкой, которая была сейчас похожа на раненую синичку, с тоской глядящую в небо.

— Влад, вот, спрошу тебя, ага? — вдруг обратился Сидорыч к молодому мужчине.

— Конечно, спрашивайте, — пожал плечами он.

— Смотри, какая дивчина пропадает, а? Отчего не женишься на ней? Она наверняка пойдёт за тебя, любит потому что, а?

Птичка покраснела, засмеявшись.

— Зачем ты так, Сидорыч? — растерянно произнесла она.

— Я тоже об этом как раз думаю, — медленно протянул Хорт. — Только у нас с ней разные понятия брака.

— Эт как, Влад? — не понял старик. — Объясни мне, тупому.

— Она хочет, чтобы я исполнял любые её прихоти, а что у меня есть своё мнение, её не трогает. Хочу и всё, думает она. Но я всё равно останусь при своём.

Сидорыч хитро прищурился, не догадываясь, что имеет в виду Хорт.

— А зачем ты воюешь с ней? Это зря, с девками воевать совсем не рекомендую, соглашайся со всем и делай молча по-своему. И она будет довольна, и ты при своём.

Молодой мужчина улыбнулся: — Хорошая мысль, но она не дура — догадается.

— Тогда не знаю, не знаю, а? — по привычке оканчивать любую реплику вопросом произнёс Сидорыч. — Вас, молодёжь, не понять. Живёте вместе, хорошо вам вместе, а сойдётесь — драка стоит и бой каждый день.

— А у вас была жена? — спросил Хорт неосторожно.

Птичка странно напряглась, извиняюще взглянув на Сидорыча. Но тот не заметил.

— Да, была. И не одна. Первая не дождалась с войны — молоденькая, глупая, вышла замуж за другого парня. Тот запил, да бросил её. Приходила ко мне после него, я не принял. Вторая… женился уже после сорока, она тоже — не девочка, тридцать семь было. Дочка у нас появилась. Она через два года вторым забеременела, да не судьба — умерла в родах вместе с девочкой. Врачи ничего не могли сделать или, кто их, паскуд, знает, а? Вон отец её, — старик кивнул на Птичку, — тот наоборот верит им, а я нет.

Хорт вздохнул, встретившись с тревожным и горящим взглядом Птички.

— У меня тоже была, — неожиданно сказал молодой мужчина, глядя в глаза Птички, — казалось даже, что любил. А поженились, и началось. Она ненавидела мотоциклы, мой мотоклуб, моё всё. Разбежались. Ребёнок тоже есть, мальчик, его жалко.

— Уезжай, Хорт, — тихо произнесла Птичка, едва выдыхая слова, когда Сидорыч ушёл в дом. Глаза её стали кобальто-синими от решительной боли. — Уезжай к себе, и забудь обо мне, так будет лучше для нас.

Ещё два дня они жили у Сидорыча, но ни разу больше не разговаривали ни о планах на будущее, ни о прошлом. Они много занимались любовью, и последнюю ночь даже ночевали на сеновале. Там было тепло, сухо и как-то пусто. Пахло ушедшим летом. Обнявшись, они молчали, слушая сердца друг друга.