Птичка

Хорт сел на диване, нахмурившись. Он ненавидел женские истерики больше всего на свете, и сейчас, когда плакала Птичка, душа корчилась внутри, как от кислоты. Столько горя было в её слезах, что он не знал, как себя вести и что говорить.

Встав, он помог ей собирать бумаги и увидел на них своё лицо. Десятилетней давности.

Много было фотографий, штук двести, и все о том лете, когда он поиграл ею, бросив и буквально отдав Ферзю. В тайной надежде, что с таким нормальным мужиком она быстро забудет свою обиду на него, Хорта.

— Вот и вся моя жизнь, — мертвенно спокойно сказала она и опустилась на диван, спрятав запястья под коленки. Они тряслись, как у старухи.

Хорт просматривал молча фото, видя на них улыбающиеся физиономии его, Ферзя и остальных парней — Кота, Мота, и Зуба. Они на них пили пиво, дурачились в воде, спали пьяные под деревом, в палатках, оставив снаружи пятки. Иногда встречалось и её личико. Тех фотографий, где они вместе, вдвоём, было всего-навсего одна или две. Конечно, он же знал, зачем привёз туда девушку, зачем ему была демонстрация безумной любви?

А потом пошёл Ферзь — вот таким Хорт и запомнил его — спокойным, мудрым, большим. Было заметно, что Птичка действительно переключилась на него, потому что и мужик был на снимках везде довольным и счастливым. Они провели отличное время на том золотом берегу, и ничего в её жизни не было подобного после. Поэтому она и тоскует о прошедшем. Ещё одна фотография опускала с небес на землю — надгробие с портретом Ферзя и датами жизни — Константину Фёдорову было 37 лет.

— Птичка, ты убедила себя в этом. Зачем ты так? Ты очень красива, ещё найдёшь своё счастье, да мало ли мужиков на свете? — негодовал Хорт.

Она мутными глазами посмотрела на него, устав плакать.

— Прошу тебя, если я для тебя хоть немного значу — позволь мне забеременеть от тебя. Этот ребёнок спасёт меня. Больше незачем жить.

— Глупости, дурочка, — покачал головой он и обнял её. — Зачем ты внушила это себе?

— Пожалуйста, — выдохнула она ему в грудь, прикасаясь мокрыми от слёз губами. — Если больше между нами не может быть ничего, позволь это, Влад, любимый мой, прошу!

Он с тяжёлым сердцем сжал губы и ничего не ответил. Она подняла на него глаза, наполненные до краёв безысходностью и болью.

Хорт погладил её скулы; мятежные, выгнутые брови; красивую, тонкую линию подбородка с маленькой ямочкой на нём, доставшейся от отца.

— С чего ты взяла, что между нами ничего нет? — спросил он. — У меня, может быть, серьёзные намерения? Ты мой друг, и давний, и между нами что-то проскочило недавно… Понимаешь? Давай не будем загадывать, а просто жить и наслаждаться временем, которое мы проводим вместе.

Она немного просветлела лицом и внимательно посмотрела на него. Птичка не поняла мужчину, расценив его может быть, как обещание.

— Хорошо, — согласилась она, снова утонув в надежде. — Я обещаю, больше не буду ныть и портить тебе настроение.

— Глупенькая, ты не портишь, просто усложняешь всё. У нас и так хорошо, а будет ещё лучше, да?

Она кивнула, обняв его и прижавшись всем телом в тонком халате. Её искренность и полная отдача себя насторожили Хорта, ведь только что она рыдала и огорчалась, а сейчас уже успокоилась и обнимает его. Он почувствовал неладное, но не придал этому значения, занявшись другим приятным делом.

Секс был лучшим лекарством от плохого настроения.

Для родителей Таня была у Светы на даче за городом, жарила шашлык, любовалась озером и благодарила родителей подруги за гостеприимство. И то — мама бы ни за что не отпустила её, если бы не зарплата, которую девушка стала приносить в семью. Только так девушка смогла вырваться из дома и съездить с Птичкой и Чёрным за Мишей.

Вернувшись, Таня с порога натолкнулась на очередной семейный скандал. Девушка попала в поле зрения родителей, и в доли секунды превратилась из наблюдателя в участника.

— Вот, видишь? Это всё ты, — ткнула мать Тани пальцем в грудь мужа, — всегда ей потакал. А теперь она не ночует дома и вообще, неизвестно, с кем бывает.

Лариса, ещё молодая женщина, строго и холодно взглянула на единственную дочь. Красивая брюнетка с карими глазами считала, что Таня — бесхребетное существо, как и отец. Но он вовсе не был таким, просто предпочитал не раздувать конфликты в скандал. Так было до последнего времени. Недавно Андрей стал поднимать мятежи, и Ларису это злило больше всего. Она подозревала его в связи с другой женщиной и, не стесняясь дочери, дело доходило до обвинений. То, что он совершенно не поддержал её, когда Лариса вынуждена была привезти доживать сюда мать, говорило о его полном равнодушии к ней.

Отец оглядел растрёпанную, с раскрасневшимися щеками Таню и попробовал чуть-чуть улыбнуться ей. Но у него это не получилось — мужчина был накручен скандалом до предела.

Таня быстро заскочила в ванну, чтобы искупаться и хотя бы немного побыть одной. Её тошнило всю дорогу обратно в Москву, голова кружилась, хотя Миша не гнал — на обратном пути она ехала с ним. Теперь Таня перевела дух, вспоминая слова врача о том, что нельзя желудок оставлять до конца пустым. Ей осталось мучиться неделю, две, к двенадцати или тринадцати неделям тошнота обычно исчезала сама собой.

«Немного, ещё немного», — подумала девушка и открыла воду, сквозь её шум слыша, как разоряется мать.

Таня бы ушла сейчас, куда глаза глядят, но усталость сковала голову. Она решила попытаться хотя бы просто полежать на диване, зарыться головой в подушку и подумать. Хотя родители наверняка не дадут это сделать.

Девушка размышляла о том, что говорил Миша, на чём они остановились, и чувствовала неловкость. Ей меньше всего хотелось выходить замуж только потому, что она беременна. Но судьба не давала ей других вариантов. Она должна сказать матери, но подумала, что сделает это в четверг — ей исполнялось восемнадцать.

После того, как в тёплой воде тело разомлело, Таня немного приободрилась, но, вытираясь полотенцем, внимательно пригляделась к своему пухнущему животику. Уже было заметно, особенно без одежды. Свободные рубашки или спортивные костюмы скрадывали пока.

Ласково проведя ладошкой по коже, девушка улыбнулась — внутри неё Мишин малыш, быть может, такой же темноглазый мальчишка или, кто знает, девочка. Уже большая, раз животик выпирает округло вперёд.

В дверь забарабанила мать, и Таня вздрогнула, быстро надевая ситцевый халатик. Она нерешительно оглядела ещё раз себя, понимая, что каждый день ребёнок в ней рос, и беременность становилась явнее.

Девушка вышла распаренная, с мокрыми волосами, и не успела сделать даже двух шагов, как что-то сильное ударилось ей в плечо.

— Что это? — нечеловеческим голосом закричала мать, тыча в лицо тетрадкой.

Таня зажмурилась, прижавшись к крашеной двери ванной.

Ей бросилось в глаза странное выражение на лице отца, стоящего за спиной Ларисы. Он будто не верил в то, что перед ним было.

Таня метнула взгляд на бумаги, которыми размахивала мама и узнала небольшую розовую тетрадку — обменную карту беременной, которую ей выдали в поликлинике — туда записывались все результаты анализов, заключения узких специалистов, УЗИ и тому подобное. Девушка брала её с собой в сумочке и любовно показывала Мише. Он шутил, что с цветом они погорячились — у них будет мальчик. А Таня чувствовала, что он ошибается.

— Я тебя спросила! — верещала мать, и девушка вжалась в дверь ещё больше.

— Это… это моё, — смело отозвалась, хоть и тихо, она.

— Я вижу! Что это такое? Ты беременна? Ты встала на учёт?

Таня молчала, глядя в совершенно дикие, бегающие зрачки матери. Та пришла в то неописуемое состояние ярости, которое мгновенно застилает голову, и принялась перед глазами рвать обменную карту, а потом и бить ею девушку.

— Ты, б* малолетняя! Ещё и восемнадцати нет, а уже в подоле принесла! Учиться она не поступила, а рожать думаешь? Да только через мой труп! На улицу уходи! Камень на шее!