Птичка

Натянув быстро футболку и спортивные штаны, он вышел тихо из комнаты с мыслями, что всё больше жалеет Танюшу, она же ни при чём, а он, получается, оставил её одну в этом положении. Да, отец прав, трижды прав — он обязан ей помочь. И ничего в этом нет страшного.

Девушка сидела на кровати, обняв подушку. Её слезы уже иссякли, потому что силы оставили тонкие плечи — она приехала сюда искать поддержки от любимого, а встретила непонимание и холод. Вся жизнь представлялась ей сложной чередой дней, когда мечты о жизни, лучшей, чем у родителей, останутся мечтами. Ведь её будет ещё тяжелее — она будет одна растить и поднимать ребёнка. А того человека, который нужен больше всего на свете, не будет рядом — он испугался и выбрал свободу.

Миша встал на колени возле кровати и обхватил жилистыми, как у отца, ладонями, коленки девушки. Она опустила руки и всмотрелась в него в тонком отсвете серпа месяца, идущего от окна без штор. Глаза Тани казались огромными на лице и скорбными.

— Танюш, — тихо произнёс он. — Прости меня.

Больше он ничего не сказал, было просто незачем. Она порывисто обняла его плечи, прижавшись горячими губами к шее Миши.

— Ты моя, и всё у нас будет хорошо, слышишь? И наш ребёнок — тоже будет с нами.

Она кивнула, легла на постель и притянула его к себе. Миша опустился рядом с девушкой, обнял её, и они ещё долго разговаривали о планах на жизнь, заснув только под утро. Казалось, что им не хватит времени наговориться. Теперь, когда они всё спокойно обсудили, ничего не казалось им таким уж трудным.

Рассвет Таня и Миша не встречали. Он осторожно бледными лучами коснулся нежной щеки девушки, скользнул по заросшей Мишиной, и раскрасил комнату алым свечением.

Из окна был виден сад, затянутый туманом, сквозь вставшее солнце казавшимся белым разлитым молоком. За садом темнела река тонкой лентой. По дорожкам медленно шла маленькая фигурка Птички, голова её была укутана в алый плотный платок, на плечах — кожаная куртка.

Она снова шла к реке, чтобы взглянуть на её изменчивые воды. Там, в глубине, словно был какой-то ответ на вопрос Птички — почему?

Но в этот раз ей не удалось побыть одной, Ворон помешал уединению. Он причаливал лодкой к берегу и, заметив её, почему-то смешался. Тёмные глаза мужчины долго смотрели на бледное, измученное бессонницей лицо Птички, не отводя взгляда.

— Мы с твоим отцом собрались на рыбалку, — будто оправдывался он, что возник так некстати перед ней.

— Правда? А можно с вами? Я давно не рыбалила, — без особого энтузиазма произнесла молодая женщина и достала сигареты из кармана. Дымок их в утреннем чистом воздухе был почти кощунством, они горчили, и, затянувшись пару раз, Птичка с отвращением выкинула окурок в сырую траву. Ворон следил за всеми её движениями, как будто в них был скрытый смысл, понятный для него.

— Если хочешь — поплыли с нами, — кивнул он. — К завтраку ты уже будешь жарить рыбу.

— Я — жарить? — возмутилась она и улыбнулась. — Думаешь, я умею?

Ворон мигнул, очарованный её очень редкой улыбкой.

— Ну, ты же любишь вкусно поесть, значит, и умеешь готовить, — философски заметил мужчина и спрыгнул на берег.

Привязав лодку, он выпрямился и снова посмотрел на неё своим немигающим взглядом, от которого Птичка начинала нервничать.

— Я себе, в основном, готовлю яичницу, — сказала откровенно она. — Это моё любимое блюдо.

Он усмехнулся.

— А чем же ты занимаешься остальное время?

— А папа тебе не говорил? Я кастомайзер, работаю в «W. E.», по специальности — электромеханик.

— Это мужская работа, — заметил он.

— Возможно. Мне нравится, — Птичка глубоко засунула руки в карманы кожаной куртки и начала оглядываться, чтобы хоть как-то отвлечь себя от его пристального взгляда.

Мужчина был очень высок, и если бы не сутулился, Птичка носом бы упиралась ему в живот. Он всегда её настораживал, а теперь, оставшись наедине с этим странным типом, хотелось поскорее уйти от реки. Но что-то удерживало её.

— Любишь побыть одна? — спросил Ворон спокойно.

Птичка бросила на него взгляд и впервые в жизни заметила, какие алые у него губы, таких она никогда не видела. «Может, он вампир?» — возникла глупая мысль, и от неё ей захотелось рассмеяться.

— Да, очень.

— Оставайся у меня вместе с братом — здесь никого нет. А я мешать не буду.

Птичка наклонила голову: — Спасибо, заманчиво. Я подумаю.

— Хочешь, я тебе кое-что покажу? — вдруг предложил он, отведя наконец внимательный взгляд от неё.

— Давай, — пожала плечами она.

Он махнул огромной узкой ладонью куда-то вдоль реки, и они двинулись в этом направлении.

Ворон был одет в маскировочный коричневый костюм — брюки и куртку, на голову неизменно надвинут глубокий капюшон, что ещё больше делало его схожим с большим мудрым вороном.

Они вышли за ограждение из колючей проволоки, пройдя мимо вольеров с доберманами, которые взбеленились при запахе Птички и полезли на сетку. Дорога шла извилисто, скрываясь в высокой, мощной нескошенной траве. Мокрая трава промочила ей джинсы почти до колена, но Птичка не замечала этого. Они шли молча. Молодая женщина оглядывалась, впитывая в себя увиденное — она раньше не выходила за пределы участка Ворона.

Вскоре они дошли по дороге к сельскому кладбищу в серой, давно крашеной оградке, и тоска натянулась в сердце Птички. Ферзь лежал во многих километрах отсюда — уже десять лет, как его нет, пятого октября он ушёл навсегда.

Молодую женщину почему-то затошнило, в глазах потемнело. Она качнулась, и Ворон быстро и цепко схватил её руку, поддержав.

Снова его внимательный взгляд.

— Зачем ты привёл меня сюда? — хотелось закричать ей. — Я ненавижу кладбища!

Но Птичка молчала, втягивая в себя запах жирной мокрой земли и потревоженной травы. К нему примешивался уже дух сырости и гниения листьев, это приводило к мыслям, что тела тех, кто под землёй, уже давно истлели и проросли корнями деревьев и кустов.

Ворон остановился перед крохотной могилкой, на ней стоял красивый железный витиеватый крест с большой табличкой и фотографией под стеклом. С неё смотрел и смеялся очень красивый ребёнок полутора лет, пухленький, в летней кепочке и с игрушечным корабликом в ручках с перевязочками на запястьях. На могиле стояли свежие цветы, было понятно, что Ворон менял их часто и приходил сюда постоянно.

«Миронов Алексей Александрович, 15 03 08–127 09. Помним, любим. Покойся с миром».

Птичка хотела что-то сказать, и не смогла, слёзы заклокотали в глотке, она судорожно сглотнула несколько раз, шмыгнула носом и разрыдалась, беззвучно давя в себе приступ бессилия.

Ворон молчал, глядя на фотографию сына. Он почувствовал состояние женщины и милосердно не повернул в её сторону голову. Птичка зажмурилась, быстро вытерла ладошками слёзы, но целый град их закапал на куртку.

Она всхлипнула и закрыла лицо руками.

— Ты кого-то потеряла? — спросил он, и в это раннее время его голос здесь прозвучал слишком громко.

Птичка кивнула, потом выдавила из себя: — Да!

— Я тоже. Но теперь понимаю, что застрять в прошлом нельзя. Нужно будущее, иначе… можно сойти с ума.

Она несколько раз вдохнула глубоко, заставляя себя успокоиться.

— Да, — выдохнула Птичка, — ты прав. Я уже сошла. Для меня нет пути назад.

— Нет, — просто и спокойно сказал он. — Есть. Иначе ты бы давно уже ушла из этого мира.

— А я и хочу. Знаешь, просто жажду. Не знаю, что меня держит.

— У тебя есть семья — мне хуже.

— Тогда почему ты остаёшься?

Ворон повернулся к ней и оглядел заплаканное, хлюпающее лицо Птички.

— Если уйду сам, то не увижу сына, — серьёзно сказал он. — Самоубийцам нет хода к другим.

— Ты в это веришь? — недоверчиво спросила она.

— Да, многие религии говорят об одном и том же. Я изучал этот вопрос.

Птичка задумалась, тоскливо снова взглянув на фотографию малыша Ворона.

— Это страшно, мне не выдержать так долго такую пустую жизнь.