Страница 22 из 30
Понимаете, она была чертовски права, и я осознала, что все это время в глубине души у меня зрело убеждение, что мы или отравимся чем-то, если немедленно не откроем Дверь – или еще что-нибудь стрясется. А уж я-то должна была знать, потому что мне пришлось целых сто снов провести на Станции без Двери, отсиживаясь в «лисьей норе». Мы были вынуждены тогда переключиться на замкнутый цикл жизнеобеспечения – и все было нормально.
Ну а потом – так уж устроены мои мозги – я попыталась представить себе последствия нашей совместной жизни, самих по себе, как говорила Лили.
Перво-наперво я начала разбивать всех на пары – ничего не могла с собой поделать. Посмотрим: четыре женщины, шесть мужчин и два внеземлянина. «Грета, – сказала я себе, – ты явно станешь мисс Полли Андрой. Мы будем выпускать ежедневную газету и организуем школу народных танцев, бар будем открывать только по вечерам, а Брюса заставим писать историю Станции в стихах». Я даже подумала, хотя это была вообще уже совершенная чушь, насчет школы и детей. Интересно, какие они были бы у Сидди или моего маленького коменданта. «Не подходите близко к Пустоте, малыши». Конечно, хуже всего пришлось бы двум внеземлянам, но Севенси по крайней мере не так уж сильно отличался от нас, а умники-генетики, говорят, добились потрясающих успехов; Мод, должно быть, об этом кое-что знает, и в Хирургии есть всякие удивительные штуковины, и когда Док протрезвеет… Топочут маленькие копытца…
– Мой любимый говорил вам о призыве к миру, который мы можем отправить в космос, – продолжила Лили, – и положить конец Большим Переменам, и исцелить все раны, которые мы нанесли Малому Времени.
Я глянула на Брюса. Его лицо было застывшим и напряженным, как случается даже с лучшими из мужчин, когда девушки начинают толковать об их мужских делах, и не знаю почему, но я сказала себе: «Она же его на кресте распинает, она его пришпиливает к той его идее. У женщин такое случается, даже когда в этом и нет особого смысла, как, скажем, сейчас».
– Это была прекрасная мысль, – продолжала тем временем Лили, – но сейчас мы не можем ни принимать, ни отправлять посланий, и мне кажется, что в нынешнем положении любая миротворческая попытка запоздала. Космос слишком запутался из-за перемен, они зашли слишком далеко. Он растворится, иссякнет, не оставив за собой и обломков. Мы – уцелевшие после кораблекрушения. В наши руки перешла эстафетная палочка – факел жизни.
Быть может, мы – это все, что осталось от космоса; вы не подумали, что Ветры Перемен утихли оттого, что иссяк их источник? Может быть, мы никогда не достигнем иного космоса, может быть, мы будем вечно дрейфовать в Пустоте, но разве кто-нибудь из нас испытывал на себе, что такое интроверсия? Кто знает, что мы можем, а чего не можем делать? Мы – семя, из которого вырастет новое будущее. Быть может, все обреченные вселенные рассеивают вокруг себя семена, подобные этому? Это семя, это эмбрион, и пусть он растет.
Она бросила быстрый взгляд на Брюса, а затем на Сида и процитировала:
«Идемте, друзья, никогда не поздно искать новый мир».
Я стиснула руку Сида и начала было что-то ему говорить, но он явно был сейчас далеко от меня; он слушал, как Лили цитирует Теннисона, глаза завороженно следили за ней, рот открыт, как будто он надеялся что-нибудь проглотить – ох, Сидди!
А потом я увидела, что и другие точно так же уставились на нее.
Илилихис воображал прекрасные перистые леса, куда более пышные, чем на давно мертвой Луне. Выращенная в оранжерее Мод ап-Арес Дэвис пробралась зайцем на звездолет, направляющийся в другую галактику, а может, раздумывала, насколько иной могла бы быть ее жизнь, о детях, которых она могла бы иметь, если бы она осталась на планетах, в стороне от Меняющегося Мира. Даже Эрих, похоже, собирался блицкригом завоевывать иные галактики, а Марк – повергнуть их к ногам восьминогого фюрера-императора. Бур с трепетом предвкушал путешествие по небывало широкой Миссисипи на невиданно громадном колесном пароходе.
Даже я – ну, я мечтала о Великом Чикаго. Так что мне пришлось сказать себе: «Давай-ка не будем поднимать поросячий визг по этому поводу», но я посмотрела на Пустоту и содрогнулась, представив, как она отодвигается от нас и вся Станция начинает расти.
– Я не ошиблась, когда сказала о семени, – тщательно подбирая слова, продолжила Лили. – Я знаю, да и вы все знаете, что в Меняющемся Мире нет детей, что их просто не может быть, что все мы мгновенно становимся стерильными, что, как они выражаются, это проклятие с нас, девушек, снимается и мы больше никак не связаны с лунным месяцем.
Она была права, совершенно права. Если что-то и проверялось миллион раз в Меняющемся Мире, так именно это.
– Но мы больше не имеем отношения к Меняющемуся Миру, – мягко сказала Лили, – и его ограничения, в том числе и это, не должны больше к нам относиться. Я совершенно в этом убеждена, но… – она медленно обвела нас взглядом, – нас здесь четверо и мне кажется, у одной из нас могут быть большие основания для уверенности.
Мои глаза, как и у всякого на моем месте, последовали за ее взглядом.
Оглядывались, конечно, все, кроме Мод. А она застыла с глупо-изумленным выражением лица. Потом, очень осторожно, она слезла со своим вязаньем с табурета. Она уставилась на свой полузавершенный розовый лифчик с торчащими из него спицами, и ее глаза вытаращились еще больше, как будто она ожидала, что он вот прямо сию секунду превратится в детский свитер.
Потом она прошла через Станцию к Лили и встала рядом с ней. Пока она шла, выражение изумления на ее лице сменилось спокойной улыбкой. И еще – она чуть отвела плечи назад.
На мгновение я позавидовала ей; но для нее это было двойное чудо, если вспомнить о ее возрасте, а тут уж завидовать не приходится. И честно говоря, я немного испугалась. Даже когда я была с Дейвом, у меня возникали сложности насчет этого дела – завести ребенка.
И все же я встала вместе с Сидди, – я не могла усидеть на месте и он, думаю, тоже, – и рука об руку мы пошли к контрольному дивану. Бур и Севенси были там, вместе с Брюсом, конечно, а потом – ой, держите меня эти двое, Солдаты до гробовой доски, Каби и Марк – тоже направились к нам от бара, и в глазах их не сверкали отблески воинской доблести Крита и Рима, а вместо этого, мне показалось, там было что-то друг о друге. А через мгновение Илли медленно отделился от рояля и пошел вслед за ними, слегка волоча щупальца по полу.
Мне кажется, вряд ли он так уж сильно надеялся завести маленьких илиляточек; разве что эти анекдоты, которые рассказывают про лунян, небеспочвенны. Может, он был лицо заинтересованное, а может, и нет. Может быть, он просто считал, что Илли следует быть на той стороне, чьи батальоны сильнее.
Позади раздались шаркающие шаги; из Галереи появился Док. Он нес какую-то абстрактную скульптуру, размером с новорожденного младенца. Это была груда склеенных между собой шаров, идеальной формы, серых и сверкающих. Размером они были с мячи для гольфа. Эта куча образовывала нечто вроде модели мозга, только всюду были дырки. Док протянул нам эту штуку, как ребенок, который ждет, чтобы его похвалили, а потом начал шевелить губами и языком, изо всех сил пытаясь что-то сказать, и я подумала: «Может, Максим Алексеевич и пьет до потери пульса, и вообще у него дырки в голове, но чутье у него верное, да благословит Бог его чуткое русское сердце».
Мы все столпились вокруг контрольного дивана, как футбольная команда, сбежавшаяся к капитану за инструкциями. «Мироносцы» – вот как мы ее назовем. Севенси был бы защитником или центровым, а Илли на левом краю какой был бы нападающий! И количество, кстати, соответствует. Эрих стоит в одиночестве у бара, но вот даже он… «О нет, этого быть не может» подумала я, – даже он направился к нам. Потом я заметила, что лицо его дергается больше, чем когда-либо. Он остановился на полпути и попытался выдавить улыбку, но это у него не очень получилось. «В этом весь мой маленький комендант, – подумала я, – нет у него командного духа».