Кувырком (ЛП)

Читаю ему газеты, дабы держать в курсе всех интриг и нелепых событий в Вашингтоне. Иногда рассказываю о своих делах, о гребаных подонках, которых вытащил из тюрьмы. Большую часть времени судья просто слушает, кивает и говорит, какая интересная история, хотя ничего не понимает. Но изредка в его глазах проскальзывает искорка, отблеск узнавания; иногда это длится минуту, в другой раз десять, но на краткий миг он снова становится самим собой. Вспоминает меня. Приятно знать, что даже в худшие дни мой судья где-то там.

Сегодня он поворачивается от окна, когда я вхожу, и наблюдает, как несу стул через всю комнату и сажусь.

— Добрый день, судья. Как дела?

— Все хорошо, спасибо! А вы как? — отвечает он, колеблясь, но вежливо. Так разговаривают с незнакомцами, кем я и являюсь для него на данный момент.

— Отлично. — Разворачиваю газету: — В четверг верховный суд заслушал прения сторон по тому делу врачей. Мы обсуждали его с вами на прошлой неделе, помните?

Он щурит глаза и водит пальцами по морщинам у рта, рука слегка дрожит.

— Нет, не припоминаю. Что это было за дело?

Открываю первую страницу.

— Сейчас вам о нем прочитаю. Хорошая статья. Все подробно описывает.

Весь внимание, он наклоняется вперед, и я начинаю читать.

После чтения газеты мы смотрим баскетбол, откинувшись на спинки. Судья вырос в южной части Бостона, так что он преданный фанат «Бостон Селтикс». Или был таковым. Когда игра подходит к концу, я заговариваю о том, как провел неделю, о Милтоне Брэдли и провальном ужине с Камиллой. А потом рассказываю о Рори Мак-Куэйде.

— Отойдя на полквартала, он взглянул мне прямо в глаза и показал средний палец, — ухмыляюсь, потому что теперь все выглядит намного смешнее. — Маленький паршивец.

Судья улыбается.

— Когда-то я был знаком с точно таким же мальчиком.

Перестаю улыбаться.

— Правда?

Его лицо озаряется.

— О да! Это был чудесный мальчуган. Умный и упрямый, настоящий крепкий орешек, с серыми, как грозовые тучи, глазами. Он вляпался в кое-какие неприятности и стоял перед моим столом с высоко поднятым подбородком, провоцируя выгнать его. Будто готов был плюнуть в лицо самому дьяволу. Но я видел, что глубоко в душе он просто в ужасе.

Так и было. Тогда я впервые в жизни испытал настоящий страх.

— В нем чувствовалось что-то особенное, эдакий неограненный бриллиант. Так что я назначил ему условный срок и отправил под личный надзор. Паренек провел три года под моим чутким руководством.

Ага, три долгих года.

— Пришлось учить его сдерживать буйный нрав. Парнишка заводился с пол-оборота. Воспитание я начал с лужайки. Каждый раз, когда он заканчивал подстригать газон, весь вспотевший и разгоряченный, я выходил проверить качество работы. — Судья трясет пальцем. — И всегда находил пропущенные места. Так что я заставлял его… — тут он, сукин сын, начинает хихикать. — Я заставлял его заново стричь весь… газон…

— Садовыми ножницами, — заканчиваю за него.

— Да! Садовыми ножницами, — задыхается от смеха судья. — О, как он меня ненавидел первые месяцы! Наверняка даже придумал десяток разных способов моего убийства.

Вообще — то около двадцати.

— После работы во дворе я стал показывать ему, как обустраивать всё в доме и чинить мелкие поломки. Пацану было полезно направить свою энергию в нужное русло. И хоть он все выполнял очень усердно, я всегда твердил: «Делай все на совесть…»…

Или не делай вообще.

— «… или не делай вообще». Потом начал обучать юриспруденции. Как искать информацию, читать нормативные акты. По окончании испытательного срока я предложил ему работу. Оплачиваемым стажером. — Судья качает головой, поглаживая подбородок. — Мальчик мог один раз взглянуть на документ и запомнить каждое слово. Невероятное врожденное чутье, — вздыхает судья.

Затем он кладет свою старческую руку на мою.

— Как вы думаете… не могли бы вы найти его для меня?

Не могу вздохнуть — мешает ком в горле.

— Хотелось бы убедиться, что у того мальчика все хорошо. Вдруг он в чем-то нуждается? — Зеленые глаза настойчиво заглядывают в мои.

Громко прочищаю горло.

— Хм… я… я нашел его. Все проверил. У него полный порядок, вы можете не переживать. Скоро станет партнером в своей фирме. И он… просил передать, как бесконечно благодарен за все, что вы для него сделали. За все, чему научили. — Щиплет глаза, и я моргаю. — Он надеется… хочет, чтобы вы им гордились.

На лице судьи расцветает спокойная, счастливая улыбка.

— Уверен, что могу им гордиться. Он всегда был хорошим мальчиком.

Мы вновь замолкаем и продолжаем смотреть игру. Пока не раздается стук в отрытую дверь. Улыбаясь, входит Марьетта, одна из здешних волонтеров, с ужином для судьи.

— Мистер Аттикус, Джейк, добрый вечер. Как дела?

Марьетта родом с Ямайки, у нее большие темные глаза, шоколадная кожа, длинные черные волосы, спадающие каскадом мелких косичек по спине. Раньше здесь жил ее отец, а после его смерти несколько лет назад она осталась волонтером.

— Привет, Марьетта.

Сиделка устанавливает поднос с едой на сервировочный столик и вкатывает его между нами.

— Как он провел неделю? — тихо интересуюсь. Судья все еще смотрит телевизор.

— Неплохо, — отвечает Марьетта. — В среду и четверг был немного возбужден и не мог уснуть. Поэтому доктору пришлось прописать ему другие лекарства для приема перед сном. С тех пор все хорошо.

Киваю и сжимаю плечо своего наставника.

— Судья, — он поворачивается ко мне, и я киваю на еду: — Пора ужинать.

Он бросает взгляд на поднос и морщится.

— Я не голоден.

Качаю головой.

— Не отказывайтесь, старина. Вам необходимо поесть, — помешиваю тушеную говядину в тарелке. — Знаю, это не из ресторана «Смит энд Волленски», но пахнет вкусно. — Придвигаю к нему тарелку. — Давайте.

Дрожащей рукой Судья медленно берет ложку и отправляет в рот говядину и морковь. Прожевывая пищу, бросает взгляд на шоколадный пудинг, покрытый толстым слоем взбитых сливок, в пластиковой упаковке и показывает на него:

— Я хочу это.

— Только после ужина, — отвечаю автоматически.

Когда он кладет в рот очередную ложку, немного рагу стекает с нижней губы на подбородок. Беру салфетку и аккуратно вытираю, пока капля не упала на одежду.

— Очень хорошо, что вы здесь и проводите с ним время, — улыбаясь, говорит Марьетта. — Это много значит.

Пожимаю плечами.

— Такая малость с моей стороны. Я просто… отдаю долг, за который никогда не смогу расплатиться.

Судья улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ.

— Кроме того, — говорю Марьетте, — у него никого нет.

Она дружески похлопывает меня по спине.

— Ошибаетесь. У него есть вы.

В среду день тянется медленно. Откидываюсь на стуле и смотрю через окно на залитую солнцем улицу. Расстроенный выгульщик собак сражается с тремя своими четвероногими подопечными, запутывающими поводки и сражающимися за лидерство. Мимо проезжает двухэтажный туристический автобус, оставляя черное облако. Отец-бегун толкает оранжевую прогулочную коляску, чуть не наехав на одну из лающих шавок, и в последний момент сворачивает на газон.

Может, из-за ребенка в коляске, может, из-за длинношерстных лохматых как коврик псов, может, по причине трехнедельного воздержания, но в голове всплывает облик Челси Мак-Куэйд. Снова.

Единственный образ, вызываемый мной каждый раз при мастурбации. Которая случается часто. Жалкий неудачник.

Эти шикарные голубые глаза, улыбающиеся розовые губы, длинная белая шея, умоляющая о поцелуях, грациозное тело, бьюсь об заклад, невероятно гибкое, и важнее всего — упругая, идеальной формы грудь. Мысленно даю себе пинка, что не попросил телефон.

Челси достаточно взрослая и темпераментная, чтобы не быть девственницей. В двадцать шесть-то лет. Но есть в ней что-то… чистое. Нетронутое. Неизведанное. Я бы не отказался изучить эту ее часть.