Тонкая грань

– Видишь, хвостик сухой – созрела уже. Бери, не пожалеешь! – продавец расплылся в улыбке.

– А откуда товар? – поинтересовалась Антонина.

– С Узбекистана, из-под Ферганы везём, – ответил мужчина, запахивая поплотнее телогрейку на груди. – Продать бы поскорее да домой, к семье! Но много ещё! – он с грустью обвёл взглядом высящуюся рядом гору.

Узбек не обманул: выбранная им дыня оказалась спелой и сладкой – прямо как мёд! Управились с ней благополучно всей семьёй в тот же вечер.

На следующий день Антонина отправилась к Парку культуры – пройтись по местам своего детства. Хоть и нет больше их дома, но улица же осталась!

Но и улицу свою она нашла с трудом – только после того, как несколько раз обошла кругами одно и то же место: ничего не могла узнать! Никаких примет, зацепок – будто был перед ней совсем другой район, не тот, где они раньше жили! Да и как будто весь город стал другим: воздух, атмосфера, ритм – всё было неузнаваемо… А память верно хранила картины детства – как они гуляли во дворе с ребятами, ходили в кино, ездили с родителями на трамвае в гости. Всё это сопровождалось в то время яркими впечатлениями, сердечными порывами, заставляло думать, переживать, фантазировать… А сейчас она словно оказалась в безвоздушном пространстве. Реклама, торговые центры, вереницы машин, равнодушные лица горожан, совсем не похожих на москвичей её молодости. Куда же всё подевалось?

Вечером, войдя в метро, она сразу оказалась стиснута толпой. По эскалаторам двигались группы разгорячённых молодцев; судя по их экипировке и громким, раскатистым возгласам, это были футбольные фанаты, возвращавшиеся с матча. Многие из них, похоже, были навеселе. «Спар-так – чем-пи-он!», «Росси-я – впе-рёд!» – звучали со всех сторон истошные вопли. Антонина решила ретироваться, но было поздно: сзади напирала толпа, быстро увеличиваясь в размерах. «Ладно, доберусь как-нибудь», – подумала она, стараясь не смотреть по сторонам. Наконец оказалась она на платформе и вошла в подошедший поезд. Когда двери уже закрывались, в вагон ввалилась ликующая толпа, заполонив всё пространство вокруг. Сразу стало душно и тесно.

Один из вошедших подтолкнул её, обдав пивным перегаром. Она едва устояла на ногах, схватившись за поручень.

– Вы что, совсем не в себе? – возмутилась Антонина.

– Ещё поговори тут! – здоровая, красная физиономия с мутными глазами почти вплотную приблизилась к ней, источая пивные пары и тупую неприязнь.

Едва открылись двери, Антонина выскочила из вагона и заспешила к переходу, задыхаясь от негодования.

– Ну и досталось мне сегодня! – рассказывала она дома. – Оказалась, представьте себе, в гуще футбольных фанатов!

– Так сегодня ж наши с турками играли! – вспомнил сосед Гена, зашедший к Андрею.

– И занесло же тебя туда, – покачал головой Андрей. – От этой публики, Тонь, надо держаться подальше!

– «Публики!» – передразнила его Антонина. – Да это просто варвары, потерявшие человеческий облик!

И словно в доказательство её слов, со двора послышались пьяные вопли: «Спар-так – чем-пи-он!» и нецензурная брань, сопровождаемая звоном разбитой бутылки.

Андрей закрыл форточку и задвинул шторы. Неприятная разнузданность осталась вовне, но настроение было подпорчено.

– Вот вы тут мигрантов ругаете, – сказала Антонина, помолчав. – А выдвори этих мигрантов – что, лучше, что ли, жить станем? Они хоть к старшим уважение имеют, а тут вообще невесть что.

– Не в мигрантах дело, – отозвался Гена. – Люди злыми стали, как собаки. Раньше, дед говорил, как было: выпил там, накуролесил – пошёл в церковь, исповедался, причастился и с чистой душой продолжаешь жить как человек. А теперь весь негатив копится, копится внутри, а потом – бах! взрыв! И дети у нас поэтому психопатами растут.

– Да, правда, – поддержала его Антонина. – Раньше все мирно жили, спокойно. Помнишь, Андрюш, у нас во дворе таджик был, Ахмет, смешной такой? Заходил к нам иногда…

– А у нас киргизы в группе учились, – вспомнил Андрей, разливая чай, – тоже хорошие ребята были, кишмишем нас угощали.

– Но всё же лучше бы они у себя дома сидели, – решительно вставила Оля. – Потому что когда он тут один, то это приятный экзотичный гость. А когда их тут тысячи, то это уже, простите, нашествие.

– А почему всё-таки люди злые? – задумчиво повторил Андрей.

– Потому что любви мало, – вдруг выдала Настя, сидевшая до того необычайно тихо, прислушиваясь к разговору взрослых.

– Устами младенца глаголет истина, – улыбнулся Андрей, и все рассмеялись. Но Оля тут же сдвинула брови и обратила на Настю строгий взгляд:

– А тебя что, родители разве не любят?

– Ну меня, допустим, любят, – согласилась Настя, облизывая пальцы, измазанные в шоколаде. – А многих в классе – нет. Только вид делают.

– Правда, мало любви, – согласилась Антонина с племянницей. – Многие сегодня готовы до крови драться «за правду», а вот чтоб самим подобрее быть…

– Прежде как-то и на работе веселее было, – припомнил мечтательно Андрей. – Шутили, спорили, философствовали… А теперь всё – окрики, команды. В начальстве редко профессионала встретишь. А ведь это тоже – в копилку зла…

Ночью Антонина плохо спала. То и дело виделась ей наплывающая на неё красная физиономия с мутными глазами и слышались злобные выкрики. Утром – рано ещё было – Антонина вышла на кухню и увидела там Настю, стоящую у окна. Услышав шаги, Настя обернулась и подняла на неё глаза, полные слёз.

– Настюша, что случилось? – испугалась Антонина.

– Чуркину клетку ночью раздолбали, – ответила Настя дрожащим голосом, и рот её скривился.

Антонина подошла к окну. Каркас металлической сетки был опрокинут, рядом виднелись остатки разбитых дынь. Неподалеку валялась табуретка. Хозяина не было видно.

Антонина прижала к себе племянницу и замерла, потрясённая увиденным.

Поезд шёл медленно, неторопливо, отстукивая колёсами унылый дорожный мотив. Антонина сидела в купе у окна, вздыхала и думала: «Куда подевалась страна её молодости, её город, люди? Почему раньше все жили мирно и дружно, почему сейчас этого нет?» Она вовсе не идеализировала советское прошлое, она его даже во многом не одобряла, но было там что-то важное, что утратилось, выплеснулось вместе с водой перестроечных реформ. Но что же это было такое важное, что делало людей людьми? А потом ей вспомнились слова Насти, и она поняла: при той простой бесхитростной жизни в людях жила любовь! «Совсем не трудно снова начать жить по-божески, – думала она. – Надо только захотеть, всем захотеть – и нашим правителям, и нам самим… Главное – самим».

А за окном всё тянулись бескрайние просторы – пустоши, овраги, перелески, подёрнутые серым осенним туманом. Из него временами выплывали тихие деревушки со старыми избами, покосившимися заборами. А рядом всё бежали куда-то и не кончались разбитые пыльные дороги.

«Воскресение твое, христе спасе…»

Пасхальная ночь. Необычная свежесть разлита в воздухе, в тёмном небе плывут лёгкие облака. Накануне, в Страстную пятницу, весь день лил дождь, словно природа оплакивала распятие Христа, а сегодня день распогодился, даже солнце ненадолго выглянуло. Я намеревался прийти в церковь к началу полунощницы, но припозднился: долго собирался, да и больная нога моя не позволяет мне теперь ходить так резво, как прежде. Вхожу в небольшой, празднично убранный храм. Пропели уже «Волною морскою…», канон Великой субботы близится к завершению. Звучат утешительные слова распятого Господа к Матери Своей: «Не рыдай Мене, Мати, зрящи во гробе… восстану бо и прославлюся…». Уносят Плащаницу в алтарь. Скоро, совсем уже скоро прозвучит благая весть! Покупаю свечу и встаю неподалеку от выхода, чтобы сразу влиться в крестный ход. И вот из алтаря под колокольный звон выдвигается торжественное шествие во главе с настоятелем – с Крестом, хоругвями и иконами. Народ с зажжёнными свечами теснится, торопясь просочиться сквозь узкие двери вслед за хором, растягивается потом длинной вереницей, шествуя вокруг храма. Иду, опираясь на палку, стараясь не отставать – хорошо слышать рядом стройное пение хора: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебя славити». Подпеваю негромко, прикрывая свечу ладонью, чтобы случайный порыв ветра не загасил её. Маленький огонёк, предвестник вечного Света. Как легко дышится! Будто весь мир обновился, очистился в этот вечер, готовясь к великой встрече. Тёмное небо высоко и величественно распростёрлось над землёй, и кажется, будто звучит с высоты ангельское пение. Вот уже обогнули мы храм наполовину. Народ идёт тесной колонной, подталкивая друг друга. Не поскользнуться бы на мокрой гальке… И снова, не в первый раз уже, припоминается мне другой крестный ход – в далёкое время, в далёкой стране…