Страница 22 из 82
Кайе тоже оказался превосходным слушателем — он даже спокойным и тихим становился, когда Огонек затягивал очередную песню, какая всплывала в памяти, северную ли, южную или вообще невесть чью — серебристым своим, легким голосом. А если песни звучали долго, то вовсе ложился на траву или на пол, и выглядел таким безобидным, и не старше самого полукровки.
Но и в лучшие дни и часы Огонек не мог избавиться от чувства, что янтарный взгляд следит за каждым его движением, пристально и спокойно: так смотрит хищник, подстерегающий добычу. Хотя самого Къятту больше ни разу не видел.
Перед глазами сплетались ветви кустарника, надежно закрывая сидящих за ним, а рядом была площадка шириной в шесть-семь шагов, выложенная привычными уже мелкими гладкими камешками.
Огонек недоумевал, зачем его сюда привели в такой тайне. Это же дом Кайе, тут он хозяин, а сам прячется по кустам. Но вскоре на поляне появились несколько девушек в простых кофточках-безрукавках до талии, широких юбках до середины икры. Они уселись полукругом и заиграли — кто на маленьком барабане, кто на длинной флейте, еще одна потряхивала трещотками, заразительно улыбаясь — и в густых сумерках был виден блеск ее зубов.
А потом появилась Киаль, выбежала на середину полянки и начала танцевать, изгибаясь, покачиваясь тростинкой, переступая на месте маленькими ступнями. Зазвенели колокольчики на ее браслетах и юбке, голосами сплетаясь с инструментами юных музыкантш. Киаль кружилась на месте, раскинув руки; вдруг фигуру ее окутало голубое пламя, и тут же стало красным.
Огонек вскрикнул, судорожно вцепившись в землю. Набросить, сбить огонь… Не успел. Пламя гасло, опадая лепестками. А он стукнулся затылком о землю, осознав, что ладонь Кайе зажимает ему рот. Вместо того, чтобы бежать на помощь сестре, он опрокинул полукровку в кусты? Киаль стояла и хмурилась, озираясь по сторонам:
— Что это было? Такой звук?
— Да птица какая-то вскрикнула, ала, — засмеялась девушка с трещоткой.
Дальнейшего Огонек услыхать не успел, Кайе чуть не за шиворот утащил его от площадки для танцев.
— Недоумок! Чуть всё не испортил! — ругался он, устроившись на земле у террасы, довольно далеко от сестры и ее девушек.
— Но… Киаль, платье вспыхнуло…
— Ей ничего не грозило!
— Но я не знал!
— Ты вообще нормальный? По-твоему, я бы просто сидел и смотрел?! Я что, по-твоему, ненавижу свою сестру? — Кайе все еще шипел на него, а не орал, как ему, похоже, хотелось, но голос то и дело повышался невольно. Сам того и гляди заполыхает. Огоньку стало тяжко дышать, сердце сдавило, но отодвигаться было некуда — за спиной камень террасы.
— Я… я же боюсь огня… — выдохнул наконец. — Не ожидал…
— Это не тот огонь, — сказал Кайе с досадой. — Какой же ты… дикий.
Отодвинулся, нахохлился, смотрел в сторону.
— Давай вернемся? — попросил полукровка. — Они снова играют…
— Опять будешь вопить, как резаный?!
— Нет…
Они вернулись к площадке, стараясь не хрустнуть некстати подвернувшимся сучком. Девушка танцевала; вокруг нее вновь загорелось пламя, затем начали виться огненные птицы, и неясно было, есть ли жар в этом пламени. С их длинных хвостов сыпались искры, и тонкие золотые браслеты звенели, сверкая, и колокольчики пели. Век бы смотрел, завороженный. Даже когда Киаль ушла, и ушли девушки, унеся инструменты, над полянкой словно еще видело зыбкое золотистое марево, и стебли вокруг посмеивались, до того хорошо им было.
Только когда все стихло и потемнело, Огонек сумел вдохнуть и выдохнуть полной грудью.
— А говорил, боишься огня, — насмешливо сказал Кайе. — Красота тоже может быть опасной, знаешь ли.
Такая, как Киаль, и сама по себе опасна, подумал мальчишка. Вот так подойдет, улыбнется… а ты можешь только хлопать глазами и рот раскрывать.
**
Этой ночью Огоньку снова приснился кошмар, который он не запомнил — просто подскочил с пересохшим горлом и колотящимся сердцем. Темно было, новолуние, и над окном нависали ветви — еле-еле что разглядишь. Еще недавно уютная комната показалась пещерой, в которой замуровали. Пусть снаружи перекликались птицы, их голоса не спасали.
Огонек встал, прижимая руку к груди. Сердце грозило выскочить прямо сквозь пальцы. Тогда решился, отодвинул тяжелый кожаный полог на дверном проеме, выглянул в коридор. Лучше бы не выглядывал — темной расщелиной он казался, местами подсвеченной лампами. От мысли, что предстоит пройти по этому коридору становилось дурно. Но возвращаться еще страшнее — в каменную могилу.
Огонек прислонился спиной к стене, попробовал успокоиться. Раньше не снилось подобного, а теперь постоянно… что, если это возвращается память?
Да в Бездну ее, такую!
Собравшись с духом, он быстро пошел вперед, стараясь по сторонам не смотреть; кое-где проходы были прикрыты пологами, а где-то зияли пастями.
Где комнаты Кайе, он давно уже выучил. Если кто встретит в пути, так и скажет, куда шел. Скорее всего, отведут куда надо, в худшем случае погонят обратно.
А сам он… скорее всего посмеется, вряд ли рассердится. Он любит, когда Огонек у него ищет помощи, а не просто сидит и дрожит.
Может, и не добрался бы, повернул назад, но вскоре до слуха начали доноситься голоса. Кто-то где-то смеялся, в сторонке явно устроилась влюбленная пара, кто-то вдали прошел с лампой. Дом задышал, перестал быть безмолвной каменной глыбой. И в коридоре посветлело немного, явственней проступили мозаичные узоры на стенах. Они тоже словно ожили, шевелились, глаза животных следили за Огоньком.
Вот уже скоро поворот, а за ним мозаика, которую полюбил.
Здоровался с ней мысленно
Таких зверей он не знал — широкие челюсти, низкий лоб, клыки, но при этом тварь казалась, не грозной, а смешной и растерянной. Как рассказали Огоньку, это был татхе, водившийся по ту сторону восточных гор. Вернее, то, как его представил художник.
Тут и света не нужно было — и так знал, где морда. Огонек мазнул по мозаичному носу пальцем, затем ускорил шаг, чуть ли не побежал.
И снова остановился — а если Кайе и вовсе нет дома?
Но он там был. Голос звучал из-за полога, негромкий и недовольный.
Огонек осторожно приблизился и заглянул в щель. Можно подать сигнал, что он здесь, или не стоит? Раз уж так далеко зашел…
Кайе Тайау стоял напротив невысокого темнокожего человека с глубоко посаженными глазами, сцепившего пальцы и склонившего голову. Стоял в темноте, а на стене возле человека висела неяркая лампа, и казалось, тот сам светится. Один из домашних синта, узнал Огонек. Человек говорил глухо и напряженно:
— Он сделал, что мог, али, но толку не было все равно. Но ты понимаешь, у него только чудом могло получиться — в ничейных кварталах я и этого-то с трудом отыскал. Хотя отзывались о его мастерстве хорошо…
— Жаль… — Кайе прошел вглубь комнаты, теперь Огонек его и вовсе не видел. — Она умерла?
— Да, — помедлив, спросил: — Думаешь, это все же не было… покушением?
— Не смеши. Может, кто-то просто хотел позабавиться. Мелочевка из Кауки, например.
— Как ты будешь все это объяснять?
— А я и не буду. Скажу — заболела. А до этого неудачника все равно никому нет дела.
— Вот, он просил передать семье.
В его руке что-то блеснуло — Огонек разглядел гематитовую подвеску.
— Иди уже. Стой. Если мой брат начнет спрашивать…
— То я ему всё расскажу, — честно ответил человек. — И Ахатте тоже. Я постарался сделать все аккуратно, и ценю твое доверие, но…
Кайе не отвечал; Огонек не видел, но прекрасно представлял, какое у него сейчас лицо — брови сдвинуты, губа прикушена, и смотрит в никуда. А вот спину человека напротив он видел, и то, как она закаменела.
— Ладно, иди, — сказал Кайе наконец. — Погоди. Если они…