Страница 7 из 10
Что ещё рассказать? Официальная часть, на которой меня-таки вытащили на сцену после прочувствованной речи завучихи Зинаиды Петровны; аплодисменты и слёзы на глазах нашей классной. Конечно, они адресованы, по большей части, к Андрюхе и Оле, но… я ведь тоже проучился здесь без малого год, и могу рассчитывать хотя бы на малую толику…
Танцы — медляки и дискотечные трясучки, во время которых лань зажгла так, как никто не ожидал от скромной, стеснительной китаянки. Что до меня — то когда первый ажиотаж схлынул, я так и остался в некотором подобии изоляции — если не считать Лань и Олю с Андрюхой, да Таню Воронину, время от времени вспоминавших о моём существовании. Другого я, впрочем, и не ожидал, и на выпускной пришёл, не испытывая ностальгических иллюзий. Скорее уж, это была попытка, как говорили в нашем времени «закрыть гештальт» — покончить с комплексами и рефлексиями, избавиться навсегда от этой самой ностальгии, как бы не грела она мне когда-то душу. Потому что — мне ли не знать, какое крошечное расстояние отделяло меня тогда, в первые недели моего попаданства, от окончательного превращения в форменного старпёра, шестидесятилетнего неудачника, по чьему-то недомыслию оказавшимся в юном пятнадцатилетнем теле. Не слишком-то весёлая перспектива — особенно если учесть то, что понять происходящее не в состоянии никто, кроме меня, да ещё, разве, таинственного И.О.О. Вот тоже неожиданная мысль — а может он для того и затеял эту канитель с приглашениями на выпускной, чтобы избавить меня от ностальгических страданий — раз и навсегда?
Да нет, зря я, наверное, его демонизирую. Спишем на совпадение — хотя, конечно, не бывает таких совпадений…
Летние ночи коротки, и когда небо над Москвой стало совсем светлым — мы, обоими выпускными классами, отправились на долгую прогулку — пешком, до Ленинских гор, по проспекту Вернадского, мимо Университета и Дворца Пионеров. А дальше — смотровая площадка, чёрный решётчатый каркас Большого Трамплина на фоне рассветного неба; шампанского, демонстративно открытые бутылки с шампанским, визги девчонок: «осторожно, платье испортите!», заливистый хохот. Лань к моему удивлению умеет танцевать не только диско и рок-н-роллы, но и классический вальс, и что мы и проделали с ней, прямо на смотровой площадке, под кассетник, из которого лилась самая, наверное, известная и ностальгическая из всех школьных песен. С нами кружили ещё четыре пары, в том числе и Андрюха с Олей; остальные сначала завистливо наблюдали, а потом и стали присоединяться, наступая друг другу на ноги, в попытках повторить незнакомые летящие движения. Вальс, вальс, закончивший для нас эту волшебную ночь.
А потом мы всей шумной толпой направились домой. Таких кучек выпускников было этим утром на Ленинских горах полным-полно — мы весело перекрикивались, махали руками, девчонки обменивались воздушными поцелуями. Проходя мимо МГУ мы четверо — я, Андрюха, Оля и Лань незаметно отстали от одноклассников (уже бывших!) — возле бокового входа в Главное Здание нас ждал автобус, пижонская «Юность», выделенная специально для нас администрацией Центра подготовки — на ней мы и уехали в Калининград. Улицы Москвы пусты, только ползут по ним, выстроившись уступами, коммунхозовские грузовики с сине-белыми капотами и оранжевыми бочками; сверкающие водяные шлейфы омывают асфальт, бордюры и тротуары, а редкие утренние прохожие в испуге сторонятся от этого неожиданного душа. Я сидел, подперев тяжёлую послет весёлой ночи голову рукой, и любовался проносящимися мимо видами проспекта Мира. Вот показалась вдали наклонная, увенчанная ракетой игла; мелькнули за деревьями колоннада главного входа на ВДНХ; возникла и сразу пропала статуя «Рабочий и колхозница» с их навечно вздыбленными серпом и молотом. Москва уносилась назад, а впереди… что ж, впереди вся жизнь и я, в отличие от «того, другого» раза, догадываюсь, как и где её проведу.
IV
Как мы рассуждали в двадцатых годах своего двадцать первого века? Закончилась эпоха, к которой мы все привыкли, наивно считая, что она будет длиться всегда. Представлявшийся вечным прогресс оказался не более, чем кратким периодом в развитии человечество, стартовавшим в конце восемнадцатого века, прошедшим через эпоху угля-и-пара, через эру бензина-и-электричества, набравшим сумасшедший темп с появлением ядерной энергетики и микроэлектроники, выведшим человека в космос, позволившим замахнуться на его божественную сущность — во всех смыслах, не только в философском — и вот, подошедшим к закономерному своему финалу буквально на наших глазах. А ведь мы, те, чьё детство и юность пришлись на 60-е — 790-е годы искренне полагали, что впереди только прогресс, только путь вверх. А вдруг оказалось, что эти двести-двести пятьдесят лет лишь краткий момент в циклическом развитии, а дальше? Всеобщий хаос, ядерная зима, апокалипсис, возврат в варварство? Или торжество киберпанка от Уильяма Гибсона, которое суть есть то же самое, только немного отложенное и приукрашенное? Или совсем уж глухой, безнадёжный тупик -всеобщий виртуальный раёк с персональными цифровыми корытами, описанный великим польским фантастом и футурологом Станиславом Лемом в своей сумме технологии, в разделе о фантоматике? Никто не знает… а я теперь уж точно не узнаю, поскольку оказался на другом витке этого развития — вот чем обернулось в итоге моё попаданство…
Вообще-то, с нашей тогдашней колокольни всё было вполне логично. Техническая цивилизация не может существовать долго — во всяком случае, на такой ограниченной ресурсной базе, каковой являлась наша планета. И, даже если оставить мальтузианские пророчества гуру от экологии, остаётся другая проблема, которой тоже занимались в своё время — и тоже пришли к весьма неутешительным выводам.
В конце 60-х, начале 70-х годов в Советском Союзе в Бюракане, в Армении регулярно проводились международные конференции по программе SETI — «Search for Extraterrestrial Intelligence», «проблемы поиска и связи с внеземными цивилизациями». И главный спор, если отбросить массу технических деталей, шёл вот о чём: «одиноки мы во Вселенной, или нет?» Советский математик и астроном Шкловский чисто математически доказывал, что такого быть не может, потому что не может быть никогда — доказал и изложил свои взгляды в доступном для широкой публики виде книги «Вселенная. Жизнь. Разум» году, кажется, в шестьдесят пятом — может, кто-то помнит эту тёмно-синюю книгу большого формата с названием золотым тиснением и схематическим изображением Земли?
А вот Станислав Лем, да и не он один, возражал математику: «Ничего подобного! Мы одиноки! Потому что если прав Шкловский — почему к нам до сих пор никто не прилетел, или хотя бы не прислал сообщение, которое так упорно искали по всему миру антенны программы SETI?»
Я говорил, что оказался на ином витке развития цивилизации? На самом деле, различия куда глубже, куда фундаментальнее. Здесь Лем получил ответ на свой некогда роковой для приверженцев теории Шкловского вопрос. И человечество совершенно точно знает, что оно не одиноко в Космосе, что братья по разуму уже посещали нашу зелёную планету и её окрестности. И не просто посещали –оставили следы, и даже более того, подсказку, как однажды выйти на ту дорогу, по которой они явились сюда — и по которой, надо полагать, покинули третью планету ничем не примечательной жёлтой звезды на расстоянии в семи с половиной-восьми с половиной килопарсек от центра галактики Млечный Путь, в незаметном (по галактическим меркам, разумеется) спиральном Рукаве Ориона, между крупными рукавами Персея и Стрельца на расстоянии полутора-двух килопарсека от обоих. Покинули, оставив, как справедливо заметил однажды парализованный гений Стивен Хокинг, обитателям этой самой планетки шанс однажды постичь Вселенную…