Страница 14 из 51
Что же, приступим…
Ну что я могу сказать по окончанию обеда? Галеты армейские «стандартные», пресно-солоноватые, практически безвкусные — но весело хрустящие на зубах. Очевидно, что не «третьего срока годности»… Под кашу пошли неплохо. Что касается самих консервов — обычная говяжье тушенка с гречкой, мяса поменьше, крупы побольше, с явным гречневым вкусом. На мои личные ощущения — немного недосоленая, и не настолько горячая, как хотелось бы. Но и не «чуть теплая», несмотря на мороз! И вообще, тот факт, что саморазогревающаяся консервная банка была русским изобретением и запросто встречалась на полях Первой Мировой, стало для меня открытием. У фрицев в Великую Отечественную такие были, да — хотя и не повсеместно. Но в качестве трофеев нам все же иногда доставались. Однако же в РККА аналогичной тушенки не было — и, между прочим, уже осенью ее явно не хватало!
Обед вышел вполне себе сытным — хотя кажется, что я запросто смог бы съесть такую банку и в одиночку… Захотелось попить — и открыв единственную оставшуюся у меня личную алюминиевую солдатскую фляжку, я сделал небольшой глоток, втайне опасаясь, что вся жидкость смерзлась… Нет, не смерзлась — но от ледяной воды заломило зубы, так что одним глотком все и ограничилось.
— Сейчас бы чайку горячего…
Андрей, так же сделавший скупой глоток из фляжки, сладко потянулся — словно довольный кот. Невольно позавидовав подобной расслабленности и позитивному настрою, я усмехнулся:
— Ты еще добавь что-нибудь про шоколадку! Или какао…
Жорж прыснул со смеху, а слово неожиданно взял Степан:
— А я бы сейчас не отказался от горячего борща, что в училище подавали на обед. Да сметанкою сдобренного, с двумя дольками чеснока и ломтями сальца на корке черного хлеба, да с горчицею… Сметану в борще разбавишь, чтобы враз посветлел, сало в горчицу макнешь — да вприкуску с чесноком и хлебом… Помните?
Все остальные кивнули — кивнул и я, хоть ничего и не помнил, но зато вполне искренне! Ибо при этом почувствовал, как слюна вновь обильно заполнила рот, несмотря на съеденную недавно кашу… А Степан, между тем, продолжил:
— И ведь мяса, мяса всегда в борщах было в меру, золотник к золотнику! Никогда не воровали в училище — вот, что значит, будущие офицеры, другое отношение!
Произнес «солдатский сын» это с неожиданной гордостью — очевидно, несмотря на сам факт войны и тоску по семье, становление в новом статусе все же было для него очень значимо. А что? Если не ошибаюсь, прапорщик — офицерское звание, соответствующее четырнадцатому классу[2] Петровского табеля о рангах, то есть дает право на личное дворянство! Хоть и не потомственное… Неожиданно усмехнулся Андрей:
— Да воровали мясо на кухне нашей. Еще как воровали!
— Врешь!
— Да вот те крест! Хитрость там была, хитрость не всем известная: фунт мяса обрезается до определенного веса; что срезано — то повара и начальство себе забирают. А тот кусок, от которого отрезали — его кидают в соляной раствор замачиваться. К нужному времени мясо воды и соли наберется, и весить будет ровно золотник к золотнику, как ты и сказал. Еще и вкуснее из-за соли! Вот и нам хорошо, и повара себя не обидели… Все бы так воровали.
— Воровали, не воровали… — с видимым презрением протянул Жорж, — О том ли печемся, господа офицеры?
Я согласно кивнул, думая, что «дворянчик» сейчас заговорит о войне, о том, что нужно готовиться к бою и переключить на это все мысли — но Георгий зашел совершенно с другого бока:
— Вот спешили мы на фронт — и попали в Сарыкамыш, не спорю, вовремя. А все же по традиции выпуск должны были отметить в ресторане! Нарушили мы традицию, господа офицеры, нарушили! А теперь вот на секунду представьте себе, что мы упустили…
И тут Жорж начал зачитывать ресторанное меню по памяти, словно выучив его наизусть:
— Омар свежий, соус провансаль, стерлядь по-русски, тюрбо отварное с голландским соусом, ризотто куриной печенки, тушеный в сметане рябчик, подаваемый с брусничным вареньем, филе соль фритт, ботвинья с осетриной и балыком, ростбиф с кровью…
Первым «сломался» Андрей, опередив меня всего на пару мгновений:
— Отставить разговоры о ресторанах! Ты, голубчик, просто меню цитируешь, наш ужин был бы не столь раскошен — так что не трави душу, господин Михайлов! Вот лучше раздобудь нам на вечер две банки чистого мяса — хоть говядины жареной, хоть баранины, тогда и потчуй рассказами о ростбифах и балыках! Тушенка тогда еще веселее пойдет…
Жорж, однако, все еще витающий где-то в облаках, с «ресторанной темы» сворачивать не спешит:
— Нет, господа, мы просто обязаны посетить ресторан и отметить наш выпуск в самое ближайшее время! Вот отобьемся от турок — и все в ресторан, я угощаю! Если в Сарыкамыше есть…
Тут уж я не удержался:
— Георгий, ты вначале уцелей на этой высоте… Я сегодня утром чудом выжил — меня ведь молодой дружинник-армянин невольно закрыл своим телом от пули… Еще один боец расчета погиб, третьего ранили… Да и наших сколько сегодня сгинуло за контратаку?!
Просветлевший было лицом при разговорах о ресторанах Степан тотчас почернел, недовольно замолчал наш потомственный аристократ — а вот балагур и весельчак Андрей, укоризненно посмотрев мне в глаза, серьезно подметил:
— Господин Самсонов, нельзя отнимать у человека мечту и приземлять, окунув в суровую реальность нашего военного бытия — человеку без мечты никак нельзя! Особенно военному… Между прочим я слышал, что чаще всего выживают те раненые, кого на земле что-то очень крепко держит. Кто упрямо борется со смертью, не смотря ни на какие обстоятельства! Вот, например, вам краткая байка: служил как-то наш брат-русак во французском иностранном легионе, где-то в Азии в конце прошлого столетия провалился в ловушку с заостренными кольями на дне — и на такой кол насадился! Его, конечно, списали — хоть и вытащили, тяжелораненого… Думали все, помрет! А он взял, да и не помер — хотя представьте себе, какая там царит антисанитария… Это я к чему — человека, всерьез желающего жить, убить сложно. А мечты как раз и поддерживают в нас жажду жизни!
Мне осталось лишь замолчать, признавая правоту Андрея — и тот, окрыленный успехом, тотчас обратился к Георгию:
— Скажи мне, брат Жорж, лучше вот что: если я найду в Сарыкамыше публичный дом — ты и его посещение возместишь?
Георгий едва не поперхнулся от такого вопроса, и наш балагур быстро затараторил, пытаясь за время небольшой заминки, образовавшейся после его высказывания, довести свою мысль до конца:
— Да ты не бойся, мы же Степана брать не будем, ибо семейный, и Самсонова — ибо занудный! Только вдвоем посетим? Ну, представь — это же Азия, дух гарема, одалиски в прозрачных одеяниях и лица восточных красавиц, скрытые вуалью? Комнаты с мягчайшими подушками, окуренные специальными горными травами, пробуждающими естественные желания… Где еще это возможно посетить, если не здесь?!
Я не удержал ехидного смешка:
— Ну, вот они, две извечные мужские темы — еда и бабы! Андрей — ну-ка отставить разлагать личный состав похабщиной! Георгий, не верь ты этому прохиндею — и даже если найдется здесь публичный дом, то я не советовал бы его посещать. Серьезно! Сифилис, говорят — жуткое заболевание, в тяжелых стадиях от него сгнивает мозг. Ну и без носа как-то, знаешь ли… В обществе появляться не принято. Ах да — потерять мужскую силу, будучи еще неженатым и не оставив после себя отпрысков, звучит совсем уж тоскливо.
В глазах Жоржа, по первости затуманившихся при упоминаниях об одалисках, мелькнуло неприкрытое отвращение, а вот «балагур» посмотрел на меня с какой-то дикой смесью негодования и возмущения, после чего неожиданно предложил:
— Если сейчас же вернешь все свои слова назад и успокоишь Георгия, так и быть — позовем с собой!
Эту очевидную шутку встретил громкий мужской смех собравшихся в ячейке. Ничего не скажешь, напряжение, взвинтившееся в душах после моих слов, Андрею удалось сбросить…
2
На самом деле звание прапорщика относилось к тринадцатому классу табели о рангах, но по-прежнему даровало личное дворянство офицерам.