Капкан для «Барбароссы»

Первый диск ППД закончился неожиданно быстро. И только меняя его на запасной, Юдин по звуку выстрелов, доносящихся слева и справа, сообразил, что его товарищи по взводу Ларионова стреляют скупо, короткими очередями, и не так часто, как палил он. Егоров же, хоть его винтовка тоже позволяла бить очередями, и вовсе стрелял одиночными. Но наверняка: выстрел — упал немец, выстрел — упал немец. Впрочем, трудно в суматохе боя определить, кто в кого попал, но Виктору именно так показалось.

До подползающих немцев осталось всего ничего. Вот один даже уже приподнялся, чтобы метнуть гранату со смешной длинной деревянной ручкой. В него-то и всадил очередь младший политрук. Немец ткнулся лицом в землю, а граната, вывалившись из ослабших пальцев, упала рядом с ним. Но почему-то не взрывалась. Подумав, что у неё что-то не так с запалом, Виктор мгновенно забыл про неё, переключившись на другие серо-зелёные фигурки, рвущиеся к траншее. И тут раздался взрыв, а по каске что-то несильно ударило.

К траншее врагов не подпустили. Хотя некоторым из них до неё оставалось-то — сделать один рывок.

— А вы молодец, товарищ младший политрук, — похвалил Юдина Егоров, размазывая по лицу пот, смешанный с грязью. — Если б того немца не завалили, он бы наверняка гранату к нам в траншею закинул.

— Я уж думал, что она у него не взорвётся, с запалом что-то не то…

— Так вы не знаете, что они «задумчивые»? У них, после того, как шарик на рукоятке дёрнуть, запал целых семь секунд горит. При хорошей сноровке её можно даже успеть обратно кинуть.

И тут, глядя на улыбающегося красноармейца, у Юдина в голове что-то щёлкнуло, всплыла фраза из «Железного потока» Серафимовича. Фрагмент, когда Кожух вывел своё войско, а кто-то заметил: «Та у его глаза сыни…». У Егорова тоже были удивительно синие глаза, цвета которых он так и не заметил ни накануне боя, ни в бою, когда им доводилось смотреть друг на друга!

— Как ты тут? — вывалился из-за поворота траншеи комвзвода. — Цел? А у нас там Иванова и Сабирова убило.

— Как убило?

— Как? Как? — вдруг разозлился Ларионов. — Как человека на войне может убить? Пулей!

— Товарищ старший лейтенант, нам бы патронов, — вмешался Егоров. — У меня небольшой запасец есть, а товарищу младшему политруку для его пожирателя патронов ещё диски заряжать и заряжать.

— Будут патроны. Сейчас будут. Часа два до следующей атаки у нас есть.

Ларионов не ошибся. И вообще, как он заметил к концу дня, педантичные немцы действовали строго по расписанию: атака, полтора-два часа перерыва, артобстрел, новая атака.

В третьей по счёту из тех, которые в тот день отбивал взвод Ларионова, погиб Егоров. В него в упор пальнул немец, спрыгнувший в траншею. Немца и его товарища, готовившегося бросить гранату за поворот траншеи, застрелил Юдин. Но вообще немцам не хватило совсем чуть-чуть, чтобы смять их. Они пёрли и пёрли, словно там, за деревней Бордзёнки, рождались в серо-зелёной форме и с карабинами в руках или каким-то колдовством оживляли уже убитых раньше. Убитых не на этом поле, почерневшем от копоти подбитой техники, изрытом взрывами и усыпанном вражескими телами, а там, где сражалась дивизия в предыдущие дни. Защитников же Высоко-Литовска, становилось всё меньше и меньше: из 29 человек взвода Ларионова после третьей атаки относительно боеспособными оставалось лишь 14. Относительно — потому что трое или четверо «ставших однорукими» «комендачей» отказались уходить в тыл, а остались в качестве подносчиков боеприпасов.

— Ну, что, Витя, — прислонившись к стенке траншеи, поправил повязку на голове старший лейтенант. — Это будет последний и решительный бой? Следующей атаки нам не отбить. Однозначно! Хотели, как Мальчиш-Кибальчиш, день простоять да ночь продержаться, но, чувствую, не выйдет.

— Ты чего это в панику ударился? — разозлился Юдин, чистящий винтовку Егорова.

— Да причём тут паника? Артиллерия уничтожена полностью, миномётов практически не осталось, противотанковых ружей больше нет ни одного. Пулемётов на весь батальон едва пять штук наберётся. В роте личного состава осталось даже меньше, чем когда мы подошли. В батальоне ротных всех выбило, из комвзводов в нашей роте один я жив. В других взводах — где сержанты, а где просто красноармейцы командуют. Если взвод больше десяти человек. Не паникую я, бежать с поля боя не собираюсь. Наоборот, умру, но не отступлю без приказа, и другим отступить не позволю. Я, Витя, правде в глаза смотрю.

Но умереть в тот день ни Игорю Ларионову, ни Виктору Юдину не было суждено. Едва на фоне склонившегося к горизонту солнца показались цепи немецких пехотинцев и уже без опаски движущихся бронетранспортёров, как из-за посечённых пулями и осколками деревьев, растущих у станции, вынырнуло несколько «ишачков», под крыльями которых были прикреплены серебристые остроконечные контейнеры. Прямо над позициями полка они дали залп реактивными снарядами в сторону немцев.

Правду рассказывал тот раненый красноармеец: словно из пулемёта эрэсами сыпанули! И в боевых порядках наступающего противника земля вспухла множеством разрывов. «Ишачки» с набором высоты разошлись в стороны, и через полминуты сделали новый заход. А потом, когда у них закончились реактивные снаряды, ещё пару раз прошлись над полем боя, поливая уцелевших немцев из пушек и пулемётов. И вот их уже нет в небе. А там, куда сыпались реактивные снаряды, жарко пылают немецкие бронетранспортёры.

— Старшего лейтенанта Ларионова к комбату! — послышался откуда-то с тыла крик.

Глава 34

Боль начала возвращаться часа через полтора. Но лейтенант Кижеватов уже не беспокоился за свою рану. Её до того снова раскрыли, протёрли какой-то прозрачной совершенно не пахнущей жидкостью и прямо на расстеленной посреди леса плащ-палатке заштопали, заклеив сверху новыми кусками самоклеящейся ткани.

Санитар, которого все звали Док, увидев, как морщится Андрей, выщелкнул из целлулоидной пластинки две таблетки, покрытые совершенно безвкусной оболочкой, и велел выпить.

— Наркотика тебе хватит на сегодня, а это обезболит почти также.

Ещё через полчаса лагерь, в котором находилось всего человек пятнадцать «чёрных», свернули, и все двинулись сквозь лес на восток, в сторону аэродрома. Раненого Ушакова несли на себе только «чёрные», даже на вид выглядящие крупнее и сильнее пограничников Кижеватова. Но до аэродрома так и не дошли. Прямо на опушке полковник приказал сделать привал.

— Ждём вертушку.

Лейтенант слышал, что так железнодорожники называют небольшой служебный поезд или мотодрезину для доставки рабочих на обслуживаемый участок путей, но никаких железнодорожных путей тут отродясь не было.

Вначале раздался какое-то странное стрекотание, а потом из-за леска, растущего на южном берегу Мухавца, вынырнула странная летающая машина, напоминающая стрекозу, окрашенная зелёными разводами, но с красными звёздами на фюзеляже и хвосте. Кто-то пустил зелёную ракету, и она, подлетев к опушке, возле которой отдыхали «чёрные», зависла в воздухе и опустилась на три торчащие из её брюха колеса. Над местом посадки прошли два истребителя и заложили вираж, кружась на высоте трёх-четырёх километров.

— Грузимся! В темпе, в темпе! Истребители прикрытия тоже топливо кушают. И учтите: с небольшим перегрузом пойдём, гостям места оставьте.

Вращающийся над машиной пропеллер создавал такой ветер, что Андрея слабого после ранения, чуть не сбило с ног. Но его подхватили под руки Петров и Боширов и в мгновение ока втолкнули внутрь. Буквально следом за носилками с находящимся без сознания Ушаковым. Две минуты, и все сиденья вдоль бортов заняты, а те, кому не хватило мест, скрестив ноги, сидят на полу. Захлопнулась дверь, и, оглушительно воя двигателями, железная стрекоза оторвалась от земли.

До Пинска долетели меньше, чем за час, и лейтенант в круглое окошко видел, что странную машину, идущую на высоте около трёх километров, сопровождают те самые истребители.