Прыжок в ночь

— Это почему же?

— Да так. Инвалид я, безрукий. Зачем ей такой?

— Ну, этого я уже не понимаю. Разве рука — помеха настоящему чувству?

— Не помеха, конечно, но мало ли здоровых ребят...

— Неладно говоришь, Леня, неладно. Подумай, что ты мне тут наболтал, да выкинь эту блажь из головы. Девушку-то зачем обижать? Три раза она приходила... А пока бывай здоров! Больше сидеть не могу — война ведь идет. Если будем на месте стоять, еще кто-нибудь к тебе в ближайшие дни подскочит.

И комбриг, видимо недовольный окончанием разговора с Леонидом, пожал ему руку и твердым шагом направился к двери.

После его ухода Савочкин долго лежал с открытыми глазами. У него было такое состояние, как будто он, пролежав много дней в полубреду в душной палате, наконец вырвался на свежий воздух. Всеми своими мыслями он был в бригаде. Ребята привет прислали. Сонечка три раза заходила! Значит, она беспокоится, думает о нем. Вспомнились знакомые комбаты, командиры рот и взводов, рядовые десантники, которых не раз вывозил на прыжки. Тревожатся за него. На душе стало легче, светлее.

Весь день Леонид был в приподнятом настроении. Это заметили и дежурная медсестра, и санитарка, принесшая обед, а докторша во время обхода с улыбкой сказала:

— Наконец-то. Выглянуло все-таки солнышко из тучи.

На следующее утро приехал майор из особого отдела. Он уже был не таким официальным, как в первый раз, приветливо поздоровался с Савочкиным, спросил о самочувствии, а затем, неизвестно чему улыбаясь, сказал:

— Должен сообщить тебе, лейтенант, что та самая Маргарита, из-за которой ты получил пулю, долго жить приказала.

— То есть как? Умерла? Погибла?

— Не умерла и не погибла. Просто не было никакой Маргариты, дорогой.

— Как не было?

— Ну, не было — и все.

— А Валерий?

— И Валерия не было.

— Так что же тогда было, товарищ майор? — ничего не понимая, спросил Леонид.

— А было вот что. Была ненависть врага ко всему нашему, советскому, и вылилась эта ненависть в ту самую пулю, которую ты получил в самолете.

— Что-то я не пойму никак...

— Сейчас поймешь. Представь себе такую ситуацию. Обитал в нашей стране человек, для которого все советское было как собаке кость в горле. Началась война. Человеку повезло: он попал в разведку. Первый же свой выход в тыл противника он использует не для того, чтобы как можно лучше выполнить задание, а для того, чтобы сговориться с врагами. Такой сговор состоялся. Ему дают встречное задание, он его выполняет. Ему дают второе — и он его тоже выполняет. Ему дают третье задание, более важное и трудное, после которого обещают житье поспокойнее — в полиции, в гестапо, да это и не суть важно, где. Последнее задание выполняется, человек входит в самолет, чтобы уже больше не возвращаться назад. И тут перед ним начинает мельтешить этакое здоровое, курносое лицо лейтенанта, который сопровождает его. Лейтенант добродушно настроен, ему хочется заговорить с незнакомцем, а тот готов душить этого лейтенанта, рвать зубами. И в самый последний момент нервы сдают. Он хватается за пистолет с единственной мыслью: еще одним меньше. Это был просчет, ибо ему и в голову не могло прийти, что он промахнется, что на земле его встретит тот, в кого он стрелял...

Майор снял очки, протер их платком, потом закурил. Савочкин, прикрыв ладонью глаза, как от резкого света, чуть слышно прошептал:

— Ах, какой гад, какой гад! Как же это я таким лопухом оказался?..

— При чем тут лопух? Притащил-то его ты, а не кто-нибудь другой. А потом, что тебя заставило броситься за ним? Сознание, что наш человек не мог так поступить. Это не давало тебе покоя на земле, этим ты оправдывал все свои действия. Так ведь?

— Так-то так, но все же не я, а вы его раскусили.

— И это не совсем верно. Без тебя бы мы вряд ли что-нибудь сделали. После первого разговора с тобой мы, понятно, решили поинтересоваться вещичками твоего «подопечного», исследовали их и обнаружили такое, что иметь ему никак не положено. Это была уже улика. Твои показания, его показания плюс вещественное доказательство, — и клубочек начал разматываться.

Выглядит все это примерно так. Человек приземлился, собрал парашют, пошел к лесу. Его останавливает окрик: «Руки вверх!» Как ты знаешь, медлил он недолго, ибо ровно ничего не терял. Для партизан он был советским разведчиком, для полицаев или гитлеровцев достаточно было двух слов, чтобы его доставили туда, куда нужно.

Но перед ним оказался ты. Схватка закончилась не в его пользу. Ему нужно было что-то придумать, чтобы как-то выкрутиться, оправдать свой выстрел. И он придумал легенду про Маргариту, Валерия и свою неудачную любовь. Кстати, по тому адресу, о котором он тебе говорил, вообще ни одна Маргарита не проживала.

Выслушав эту историю, ты, естественно, послал его ко всем чертям, ибо никакой Маргариты не знал и в Москве не бывал. А ему только это и было нужно. Волк превращается в овечку: прости, мол, ошибся, готов чем угодно загладить свою вину. А поскольку мы квиты, давай исходить из интересов Родины. Пойди ты с ним к партизанам, вряд ли когда-нибудь отыскались бы твои косточки, лейтенант. Но и этот номер не прошел. Тогда он решается на последнее: дважды пытается улизнуть от тебя, и не куда-нибудь, а на дорогу, по которой идут войска противника. Расчет тоже простой: тебя, в форме советского десантника и с оружием, скручивают или пускают в расход, его опять-таки немедленно доставляют по указанному им адресу. И, наконец, рассуждения о важном задании штаба фронта, о том, что придется отвечать за срыв этого задания. Запугать он тебя хотел, затуманить голову: авось струсит, мол, лейтенант и повернет за мной.

Вот, пожалуй, и вся история, дорогой, которую ты знаешь лучше, чем я. Конечно, приглядись ты к нему повнимательнее, задумайся хотя бы над тем, почему он оба раза бежал на дорогу к гитлеровцам, почему вдруг в бреду стал приветствовать их фюрера, — многое бы стало тебе ясным уже тогда. Но ведь ты ранен был, все время начеку, все время настороже, без сна столько времени. Где там было думать, взвешивать, что-то анализировать. Хорошо еще, что первым потерял сознание он, а не ты...

Некоторое время они молчали. Потом Савочкин спросил:

— А скажите, товарищ майор, если не секрет, сильно он нам навредил?

— Как тебе сказать. Следствие еще не закончено, и им не все сказано. Пока не установлено, с чем он уходил в первые свои рейсы, и два ли их было. Но то, что нашли при нем, могло доставить нам серьезные неприятности.

— А еще грозил мне. Судить, дескать, тебя будут, как изменника...

— Судить? — майор усмехнулся. — Ну, это, как я уже говорил, страху он на тебя нагонял. Наоборот, вчера в штабе вашей бригады мне сообщили, что ты к ордену представлен.

— К ордену? За что?

— Как за что? Ну, за этого, как его... за твоего «крестника».

Майор ушел. Раздумывая о том, что он сказал, Леонид смотрел в окно, за которым покачивала ветвями тонкая березка. Потом сон мягкой ладонью тихо закрыл его веки.

Проснулся он оттого, что скрипнула дверь. В дверях стояли двое: Сонечка Кравцова и Вася Степичев.

— Иди одна к нему. Я вам только мешать буду. Зайду потом, — сказал штурман и, подтолкнув девушку вперед, скрылся в коридоре.