Ребро

Мое обучение упрощало еще и то, что меня не трогали. Вряд ли это по доброте душевной или из уважения к правам человека, скорее, они просто не знали, что со мной делать. Они сосредоточились на образцах, которые притащили с собой из Внутреннего мира. Под это дело было отведено целое крыло, и я туда не совался, так что не знал, как у них дела продвигаются. Отчасти моя отстраненность была вызвана тем, что у меня и своих забот хватало, отчасти — инстинктивным страхом перед этими образцами. Во Внутреннем мире мои спутники вели себя как малые дети в магазине игрушек: хватали все, что под руку попадется. Ни они, ни я не знали, на что способны кусочки той реальности, оказавшиеся в этой.

Ну и конечно, все это время я ждал вестей. Звонок, письмо, да хоть надпись на стене — что угодно! Ведь связывалась же Рэдж со мной раньше, и я не сомневался, что восстановление моей руки тоже как-то сводится к ней.

Однако телефоны молчали, вестей не было, и становилось все очевиднее, что ничего нового не случится, пока я не свалю.

На побег я решился почти спонтанно — просто почувствовал, что готов, и не стал медлить. Я не хотел долго ждать и все перепроверять по двадцать раз, боялся выдать себя нервозностью. Я лишь дождался того момента, когда ночь переходит в утро — в это время в доме обычно становилось особенно тихо, и даже охрана, теперь многочисленная, лениво подремывала на своих местах.

Я бежал налегке. Большую часть своих вещей я оставил здесь, любая сумка здорово замедлила бы меня. Это не было такой уж большой проблемой: я мало в чем нуждался, у меня были деньги, чтобы купить необходимое. Да и вообще, с самого возвращения из того мира меня не покидало ощущение, что с двумя руками можно добыть что угодно.

Я выглянул из своей комнаты, прислушался. В доме было предсказуемо тихо, лишь где-то далеко приглушенно работал телевизор. Это не удача, так и должно быть, здесь так каждая ночь проходит. Я поспешил к лестнице, не основной, просматривавшейся отовсюду, а к пожарной, узкой и темной, редко используемой. Я знал, что она выведет меня к двери в сад. Дверь эту, конечно, запирали и днем, и ночью. Но ключ был мне не нужен, изнутри она открывалась легко.

Сад встречал меня темнотой, разреженной разве что светом низких круглых фонариков, разбросанных вдоль дорожек. Но фонарики эти были в большей степени декоративные, не чета ярким прожекторам, освещающим парковку и основную дорогу, ведущую к воротам.

В другой сезон, когда деревья и кусты покрыты пышной листвой, задача моя стала бы совсем простой, спрятаться здесь — раз плюнуть. Голые ветки служили не таким хорошим укрытием, но тоже не худшим. Я двигался только по земле, на дорожки не выходил. Это спасало меня от света, а влажная почва, покрытая пожухшей травой, добросовестно глотала звук моих шагов. Мне нужно было пройти не так уж много, добраться до забора, его я с легкостью перескочу — с двумя руками-то! И тогда, тогда…

Я так и не узнал, что будет тогда. Возле забора меня уже ждали человек десять охранников, растянувшихся живой цепью по периметру участка. Они ничего не выискивали, они совершенно точно знали, что я сейчас появлюсь.

Зараза, мать их за ногу!.. Я не сомневался, что ничем не выдал себя, не допустил ни одной ошибки. А значит, за мной просто следили днем и ночью, когда я думал, что они заняты. Они знали, что я сбегу, под вопросом оставался лишь срок.

Понятно, что это невозможно было угадать, и все равно я чувствовал себя идиотом, попавшимся чуть ли не на детскую уловку. Чтобы сохранить хоть какую-то видимость гордости, я не устроил драку. Куда мне одному тягаться с десятком хорошо вооруженных дуболомов? Я выпрямился, расправил плечи и вышел на открытое пространство перед забором.

Среди охранников не было ни одного знакомого, но это мало на что влияло, не думаю, что и знакомые пошли бы мне навстречу.

— И что теперь? — спросил я.

— От тебя зависит. Пойдешь обратно сам — ничего. Попытаешься строить из себя беглого каторжника — ноги сломаем. Чуть-чуть.

— Ноги в это вмешивать не надо, — поморщился я. — Сам пойду.

Громов, видно, не любил нарушать свой здоровый сон, потому что его посреди ночи будить не стали. Видимо, мой побег не считался достаточно важным событием. Меня просто заперли в комнате до утра, и уж тут было не дернуться. Оставалось только ждать… непонятно чего.

Утром за мной явился Сергей в компании очередных безликих охранников. Нет, не сомневаюсь, что в быту они были замечательными личностями, но с тех пор, как они начали работать здесь, для меня они превратились в одинаковых болванчиков, которых нет смысла отличать друг от друга.

— Что, доигрался? — мрачно осведомился Сергей.

— Да вы, похоже, только этого и ждали — когда я играться начну!

— Ты предсказуемый.

— А ты на моем месте поступил бы иначе?

Отвечать он не стал, ответ был бы не в его пользу. Да мы ведь оба знали правду! У меня было время подумать, пока я тут дожидался своей участи. Полагаю, они давно уже хотели, чтобы я попытался бежать, нарушить правила, вывел себя из положения почетного гостя. Условно говоря, нанес первый удар, после которого со мной можно не церемониться. Потому что в рамках дружеского общения они уже получили от меня все, что могли, и теперь хотели действовать другими методами.

Меня привели в исследовательское крыло — в зал, который одновременно напоминал операционную и лабораторию. Зал светлый, на первый взгляд совершенно безопасный, однако у меня уже появилось нехорошее предчувствие.

В зале меня дожидались Громов и Таня. Пал Палыч, хорошо выспавшийся, сытый и отдохнувший, был вполне доволен жизнью. Таня сильно нервничала и не решалась смотреть мне в глаза, но и не уходила.

Я видел, что рука у нее все еще замотана бинтами. Насколько я знаю, во время вылазки во Внутренний мир она получила небольшую царапину. Тогда этой мелочи не придали значения, однако обычной царапине уже следовало бы зажить. Судя по тому, что повязки так и не сняли, у Тани появился повод для беспокойства. Однако недостаточный для того, чтобы сосредоточиться на себе и оставить меня в покое.

Таня все-таки решилась посмотреть на меня, робко улыбнулась и кивнула на стол, расположенный в центре комнаты.

— Ложись, пожалуйста.

— И не подумаю, — отозвался я. — Не знаю, что вы собрались мне вырезать, но у меня все нужное и удалению не подлежит!

— А после своей ночной выходки вы утратили право голоса, Николай, — с показной вежливостью сообщил мне Громов. — Впрочем, даже так — мы ж не звери какие! Никто вам ничего удалять не будет.

— Что вы тогда собираетесь делать? Ради безобидных бесед в операционную не притаскивают.