Страница 9 из 56
Когда повозка подкатила к крыльцу, Оржанский выплюнул папиросу и, ухмыльнувшись, весело заметил:
— Что-то больно хмурый Алексей Николаевич! На тебе лица нет. Никак, начальство настрой спортило?
Листку было и впрямь не до веселья. Не здороваясь, он прошел мимо и, уже в дверях, бросил через плечо:
— Зови Алешку, и ко мне! Армянина пока запри.
— А чего его звать-то, Алешку? Здесь он! — хохотнул сотник, затворяя дверной засов.
— Делай, что говорят! — отрезал Листок и прошел в коридор.
Армянин сидел, поджав ноги под табурет. Вид его был жалок — в потертом пальто, что-то вроде крестьянского армяка, с черной густой щетиной на испуганном лице, сгорбившийся, с прижатыми к коленям ладонями…
При виде офицеров он вздрогнул и, поднявшись, недоуменно уставился на Листка. У ротмистра заныло сердце — сомнений не оставалось — похожи со старшим братом как две капли воды!
Листок молча прошел мимо и, прогремев ключами, исчез за дверью кабинета.
То, что в "конторе" за глаза называли "кабинетом шефа", иронично намекая на "шефа жандармов", представляло собой небольшую комнатенку с двумя низкими оконцами по правой стене, ни в какое сравнение не шедшую с апартаментами Воробанова. Казенный стол с одинокой лампой и пепельницей под ней, полевой аппарат "Гейслера", у стола — стул, несколько табуреток вдоль левой стены, вешалка в углу на треноге, рядом с сейфом, да портрет российского Императора напротив дверей — вот, пожалуй, и все убранство.
Алексей Николаевич подошел к вешалке, повесил шинель, пошарив по карманам шинели, достал портсигар, затем спички… Но закурить не успел — в дверь постучали, и следом просунулась голова Рослякова:
— Разрешите, Алексей Николаевич?
— Заходи… — буркнул Листок. — Где сотник?
— Идет.
— Идет он, богу-мать! Шел же! — неожиданно выругался ротмистр.
— Кто всуе Божью матерь поминает? — В кабинет, хлопнув дверью, ворвался Оржанский.
— Не до твоих шуточек, Николай Петрович! — мрачно заметил ротмистр. — Армянина запер?
— А то как же, запер! Ненароком сбежит, пока мы совещаться будем!
— Садитесь оба!
Сотник и прапорщик, переглянувшись, подтянули табуреты и подсели к столу.
— Ну-с, чем огорчишь, начальник? — хмыкнул Оржанский.
Листок зло почиркал спичкой и глубоко затянулся дымом.
— Коротко ввожу в дело… Часа в три утра погранцы, в районе вокзала, задержали перебежчика-армянина, некоего Арена Акопяна. Тот утверждал, что является водителем турецкого подполковника, каймакама Мусы, офицера при штабе командующего третьей армии Иззет-паши.
— Добрая рыбка! — восхитился сотник. — И что?
Ротмистр поморщился:
— Что за дурацкая манера перебивать, сотник!
Оржанский сделал виноватую мину:
— Виноват! Молчу…
Листок нервно затянулся.
— Командир пограничной стражи задержанного допросил и затем лично препроводил к дежурному офицеру штаба. Тот вновь учинил допрос, в результате которого выяснилось, что, по словам перебежчика, он был свидетелем разговора Иззет-паши с германским полковником, вероятно, представителем кайзеровской разведки. Детали опущу, а суть подслушанного разговора такова: Иззет-паша ожидает прибытия в Эрзерум военного министра и заместителя главнокомандующего турецкой армии Энвер-паши. Тот якобы вознамерился лично осуществить свой стратегический план, разработанный, как я понимаю, не без стараний германского Генерального штаба, — обойти правый фланг сарыкамышевского отряда Берхмана и через Ольты выйти в тыл Кавказской армии. Ни больше ни меньше!
— Матерь божья!.. — присвистнул Оржанский. — А если это брехня?
Листок выпустил в сторону струю дыма.
— Вот то-то и оно! И Воробанова это насторожило. Вызывает меня в шесть утра и, ни свет ни заря, ставит задачу — выяснить, можно ли доверять информации перебежчика. А того уже вновь допрашивают — по приказу генерала в канцелярии сто пятьдесят шестого полка. Штаб-офицер Управления дежурного генерала армии, генерального штаба подполковник Лавренюк.
— Этот доходяга? — удивился Оржанский. — Ему-то что надо было?
— Вероятно, не ему, а Его Превосходительству! — вставил Росляков. — Вероятно, для доклада наверх нужды были тактические детали…
— Может, и детали, — сказал ротмистр и затушил папиросу об пепельницу. — Только он ушел, а я начал все сызнова… В четвертый раз, получается!
— И все подтвердилось? — осторожно поинтересовался Росляков.
Листок достал из кармана платок и обтер пальцы, тушившие папиросу.
— Вот здесь карамболь и начинается, "Взвейтесь, соколы, орлами!" Все, что меня смущало, армянин объяснил как будто… Как оказался свидетелем разговора командующего с германцем? — вез якобы их в авто. Как разобрал, о чем говорили? потому как владеет языком, ибо жил с хозяином два года в Германии. Почему решил бежать? — боялся резни армян или отправки на фронт. Почему его вовремя не спохватились? — оттого, что каймакам Муса не сообщил начальству о дезертирстве. Как удалось фронт пройти? — была карта, а бежал не к русским, а к своим братьям, которых оставил ещё мальцом в Сарыкамыше… Короче, на все у него вроде было объяснение.
— Туфта! — возразил сотник. — Пройти фронт… Это же курам на смех! Понес без колес, называется!
— Вот и я ему о том же, да в лоб! Армянин разгорячился, я ему воды из графина, а он возьми вдруг да брякни: правду, мол, говорю. А чтобы поверили, то еще кое-что сообщу: немец-полковник сказал паше, что план Энвер-паши принесет победу, поскольку в Сарыкамыше сидит знатный немецкий шпион с "Анной", и он-то все дело и решит! А как сказал — схватил поданный мной стакан с водой, выдул до дна, да и лбом об стол — умер!
Лица подчиненных вытянулись, как час назад у Воробанова.
— То есть как… умер? — растерянно переспросил Росляков.
Листок в сердцах хлопнул всей пятерней по столу:
— А так вот! Яд был в стакане — цианид! Миндалем пахло!
— Ну, пошла вода в хату… — выдохнул Оржанский. — А я все думаю, с чего ты, Алексей Николаевич, чернее тучи! Может, он сам себя и законопатил?
— Как?! — зло воскликнул Листок. — Никаких следов — ни ампулы, ни порошка! Все обшарили! Лекарь и во рту лазил! Я и сам через то дураком перед Воробаевым предстал — думал, лазутчик! Стал доказывать, что сбрехнул армянин про планы Энвера, добавил для верности про шпиона, да и наложил на себя руки!
— Тогда и верно — убрали… — согласился Оржанский. — Кто до вас в канцелярию заходил?
Ротмистр с болезненной миной только отмахнулся:
— Кто заходил, тот сделать этого не мог. Двум нижним чинам — уборщикам-дневальным — делать это было ни к чему. Они и понятия не имели о существовании перебежчика. Младший унтер, что воду в графине приносил, — так тот чист. Воду, что из бака в дежурке набирал, так ее и другие пили — в дежурке, да и Лавренюк, подполковник, ее при мне чуть в рот не залил. А больше в канцелярии никого и не было! Так-то вот, "Взвейтесь, соколы, орлами!"
Над кабинетом нависла тишина.
Листок достал из портсигара очередную папиросу и принялся ее не спеша разминать. Оржанский, уставившись на руки ротмистра, задумчиво покрутил правый кончик усов. Прапорщик, сняв с носа очки и подслеповато глядя на стекла, стал натирать их платком.
— Да… — протянул сотник. — Берегись бед, пока их нет… Выходит, армяшка правду молотил? И про военные планы, и про этого шпиона в Сары-камыше… А что за "Анну" он приплел? Имя али орден?
— Пожалуй что орден… — в задумчивости произнес ротмистр. — И если армянин не врал, то шпион этот не меньше, как в чине штаб-офицера!
Он отбросил размятую папиросу.
— Убрать его мог только этот агент — тот, кто знал, какие сведения он принес! — неожиданно заявил Росляков, надевая очки.
— Правильно, Алексей Алексеевич, — согласился Листок. — Я и сам о том же думал. А посему мы должны прощупать тех…
— …кто знал, с чем пришел перебежчик, а, во-вторых, кто имеет "Святую Анну"!