Страница 87 из 125
Во дворе к Кайлу привязался один из тех псов, что караулили подачку под кухонной дверью – старый разбойник с разодранным ухом и куцым хвостом. Он вилял своим обрубком, крутился под ногами, вызывая тем самым недовольство ревнивца Хагдонна. Жеребец так и норовил лягнуть назойливую дворнягу. Но Кайлу было отрадно, что хоть одно живое существо провожает его теперь в дальний путь, из которого он никогда не вернётся.
Эруард по-прежнему спал, но жизнь уже пробуждалась в нем.
С каждой минутой Кайл чувствовал это всё явственнее, чувствовал тем особенным, нечеловеческим чутьём, которое было неведомо смертным, которое оставалась загадкой даже для него самого. Порой, особенно в мальчишеские годы, он гордился этим особым даром, ибо он давал ему некое превосходство над сверстниками.
И всё же чаще он ненавидел в себе это странное, несвойственное остальным умение видеть и знать то, что не дано чувствовать и понимать смертным, этот голос души – дар чуждого ему Свободного Народа. Но этот дар сидел у него в крови, в его смешанной, проклятой крови, и от него не избавиться, как невозможно изменить оттенок сапфирно-синих глаз и волос цвета воронова крыла.
И теперь в хранящих безмолвие галереях замка, тихих, как погост на утёсе, он уже различал зарождавшиеся шорохи и звуки. Их становилось всё больше…
Дальше не было смысла тянуть время.
Кайл вскочил в седло Хагдонна и направился к воротам. Он ехал неторопливо, с интересом разглядывая переплетение собачьих и птичьих следов на тонком белом полотне снега во дворе. Вскоре здесь заснуют люди, и чистый снежный лист будет испорчен, истоптан, превратится в грязь…
Но он этого не увидит – его ждут бескрайние пустоши, светлые и чистые, как лепестки белых лилий у Оленьего пруда, и след его судьбы ещё не начертан на этом меловом полотне…
– Кайл!
Он вздрогнул от этого звонкого пронзительного окрика, хрустальным эхом прокатившегося в сонной утренней тишине замкового дворика и разбившегося о холодные древние камни. Он вздрогнул, хоть, положа руку на сердце, и ожидал этого, и боялся, что не успеет уехать незамеченным, а может быть, и надеялся втайне на это.
Кайл остановил беспрекословно подчинившегося Хагдонна и оглянулся.
Келэйя стремительно сбежала вниз по лестнице, лёгкая, как танцующие в воздухе снежинки. Она на ходу запахивала на груди серый, расшитый жемчугом, тёплый плащ, и студёный ветер играл с его полами, трепал, как стяги на ветру. Издалека казалось, что за её спиной раскрываются два серебряных крыла.
Под плащом на ней была лишь тонкая сорочка, и когда она ступила на заснеженный двор, Кайл заметил, как её лёгкие домашние туфельки, надетые на босу ногу, проваливаются в пушистый ковёр снега. Но Келэйя, казалось, холода не замечала.
Когда она приблизилась, на её худеньком личике явственно читались злость и досада, и янтарные глаза полыхали искрами гнева.
Ветер перебирал спутанные после сна тёмные пряди волос, и снежинки, запутавшиеся в её локонах, горели ярче драгоценных жемчужин на плаще.
– Хотел уехать на рассвете? Пока солнце не встало, покуда спят все… Уехать, не простившись! – сказала она, не скрывая обиды.
В этот миг, стоя на ледяном ветру, озябшая, тоненькая, разгневанная, и всё же храбрившаяся и гордо вздымавшая свой острый подбородок, она казалась совсем ребёнком, обиженным маленьким ребёнком. И так живо напомнила Кайлу ту нескладную девочку-сорванца, с которой они когда-то исследовали таинственные закоулки эруардского замка и глубины Поющего грота, девочку, что встретила его в тот вечер, когда он впервые очутился в Каминном зале.
Но многое изменилось в ней с тех пор: добавилась женственность, статность, и то особое очарование, которое рождается из сочетания силы духа и мягкости сердца.
Теперь она была владетельницей этой земли…
Впрочем, для Кайла она всегда оставалась госпожой, с тех самых пор, когда в детстве они играли в королеву и её рыцаря. И теперь ему стало неловко оттого, что Кее пришлось взирать на него снизу вверх. Он не привык смотреть на свою миледи свысока и поспешил покинуть седло.
– К чему прощания? Я думал, мы вчера решили всё… – хмуро ответил Кайл.
Он не знал, что сказать. Не хотел её обидеть, просто ответил первое, что взбрело в голову. Но Келэйя поняла всё по-своему, приняла на свой счёт, и он ощутил, что совесть мучит её гораздо сильнее, чем она старалась показать. Он чувствовал себя так, будто его зажали в угол, как загнанного зверя, и готов был провалиться от смущения и неловкости.
– Я обещала дать тебе денег, – напомнила Кея холодно, стараясь придать своему голосу деловитости и безразличия, но глаза выдавали её, и она опасалась встречаться взглядом с полукровкой.
Тонкая бледная ручка вынырнула откуда-то из складок плаща – на ладони лежал увесистый кожаный кошель. Но Кайл не шелохнулся, остался стоять неподвижно и молча, держа поводья Хагдонна.
Не зная, куда себя деть, Келэйя замялась на миг, потом сама проворно расстегнула походную сумку, притороченную к седлу, сунула туда деньги – руки у неё слегка дрожали, и движения были поспешными, нервозными.
Меньше всего на свете Кайлу хотелось, чтобы она винила себя в чём-то, чтобы её совесть мучила. Ему было горько оттого, что всё сложилось именно так. Эта горечь оседала в сердце как зола пепелища, покрывала душу чёрной коркой отчаяния и разочарования. Но Кайл не мог винить в предательстве свою королеву. Причиной всему была судьба, его проклятая судьба, и не более.
– Не надо ничего, – негромко сказал юноша, желая успокоить её и облегчить её совесть. – Не тревожься за меня! Я не пропаду.
– Не сомневаюсь, – Кея заставила себя улыбнуться, хоть глаза у неё и блестели от слёз, так же ярко, как льдистые хрусталики снега, прикорнувшие на меховом воротнике её плаща. – Но что же ты даже на память обо мне взять ничего не хочешь?
Кайл поднял на неё свой взгляд, впервые за это утро. Может, он просто хотел понять, наконец, что же таится в её душе, казавшейся такой знакомой и понятной все эти годы и вдруг оказавшейся такой чужой. Зачем теперь она готова лить слёзы из-за того, что он уезжает, если сама вчера велела ему убраться прочь с глаз?
– Я и так тебя не забуду… никогда и нигде, – ответил Кайл честно.
И тогда губы её дрогнули, и милое девичье личико исказилось, словно от муки, и слёзы в златых глазах засияли ещё ярче.
– Тогда подари что-нибудь мне… на прощание… В память о тебе…
Тонкая рука потянулась к нему, словно под действием неведомых чар. Келэйя коснулась солрунгской ракушки, что Кайл всегда носил на груди, ласково провела по ней бледным пальчиком.
– Может, твой амулет?
Кайл отстранился.
– Нет! Это – память о матери, чужие дары нельзя отдавать, – ответил Кайл, глядя на её озябшую ладонь, так и застывшую в воздухе, борясь с почти непреодолимым желанием спрятать её нежные пальчики в своих руках, прижать к сердцу, обогреть.
Добавил, чтобы отогнать наваждение:
– Да и твоему мужу это не по душе придётся, если он увидит…
Кея вздохнула, запахнулась сильнее в плащ.
– Да, ты прав. Он разозлится, – кивнула она и прошептала еле слышно, так, словно опасалась, что в зыбкой тишине утра кто-то различит её слова: – Тогда подари мне то, что он не увидит, о чём не узнает никогда!
Никогда прежде Кайл не видел у неё такого взгляда, такого молящего, испуганного взгляда. Вот только чего она боялась: собственных слов и желаний, опасности разоблачения и ревности Шеали, или того, что может потерять последнюю возможность что-либо исправить?
Поцелуй был коротким. Хотя от одной мысли о близости Кеи, у Кайла голова пошла кругом. Он осмелился лишь на один короткий миг коснуться её губ, нежных, мягких, замёрзших на ветру. И прикосновение это к её холодной бархатной коже принесло в душу ещё большее смятение.
А потом он заглянул в её глаза и понял простой ответ на все вопросы: она отчаянно хотела, чтобы он остался и никуда не уезжал, да, она хотела этого так же непреодолимо и неистово, как яростно хотела и того, чтобы он исчез из её жизни навсегда.