Страница 9 из 26
Телеком валялся под высохшей и обтянутой желтой кожей рукой – видимо, перед смертью несчастная пыталась вызвать помощь, но сил не хватило.
Ницан оглянулся. Госпожа Шульги-Зиусидра-Эйги оставалась в коридоре и порога, послушно не входя в покои, но изо всех сил тянула вперед короткую шею.
Ницан быстро вышел и прикрыл за собой дверь.
– Пойдемте, пойдемте, – сказал он, увлекая госпожу Баалат-Гебал назад в коридор. – Нам здесь делать нечего. Ничего интересного, уверяю вас.
– Что с Энненет? – спросила престарелая дама, делая слабую попытку высвободить руку. – Она мертва?
– Мертвее не бывает, – мрачно ответствовал Ницан. Он совсем было собрался уходить – и увести госпожу Баалат-Гебал, – но тут взгляд его вновь упал на амулеты над дверью. Ему показался странным оттенок камня, из которого был вырезан миниатюрный тимпан с именем госпожи Сэрэн-Лагашти. – Погодите-ка, – сказал он своей спутнице и осторожно снял амулет. Мгновенная острая боль пронизала его руку – как недавно у саркофага Сивана. Ницан шепотом выругался, спрятал амулет в карман. Большой и указательный палец жгло так, будто он прикоснулся к раскаленному углю. Сыщик прошептал охранительное заклинание. Боль ослабла, но на кончиках пальцев проступили красноватые следы, словно от миниатюрного раскаленного тавра. Затем, немного подумав, он снял и обе боковые печати.
Госпожа Баалат-Гебал молча следила за действиями Ницана, ничего не спрашивая. Так же молча она позволила сыщику увести себя от двери несчастной Энненет. Усадив престарелую даму в гигантское кресло, сыщик налил ей полбокала розового вина и сел напротив.
Госпожа Шульги сделала глоток и как-будто немного пришла в себя.
– Как это могло случиться? – вопросила она голосом, вновь обретшим обычную мощь и гулкость. – Только вчера... – ее глаза мгновенно покраснели. – Что произошло с Энненет?
– Насколько я могу судить, ашшурская оспа, – хмуро ответил сыщик. – Когда вы ее видели в последний раз?
– Вчера, – ответила госпожа Баалат-Гебал. – Вчера утром. И никаких признаков ашшурской оспы у нее не было, – она прижала к губам платок и всхлипнула.
Ницан тяжело задумался. Безусловно, столь скоротечное развитие болезни, не могло считаться обычным. Ашшурская оспа – в старину ее называли «лихорадкой Ламашту», – поражала и взрослых, и детей. Для последних дело чаще всего заканчивалось выздоровлением – правда, на всю жизнь у них оставались зловещие отметины-рубцы, напоминавшие видом крохотные птичьи следы. Заболевших взрослых в подавляющем большинстве случаев ожидала мучительная смерть. Выздоровления бывали крайне редко.
– Бедная Энненет... – грудным шепотом произнесла госпожа Шульги-Зиусидра-Эйги и громко высморкалась в платок. – Она так радовалась неделю назад...
– Да? И чему же? – спросил Ницан без особого интереса.
– Я и сама толком не знаю. Что-то связанное с наследством. Умер ее кузен, судовладелец с Тростникового моря. Насколько я поняла, Энненет собиралась подарить своему очередному протеже – она любила молодых мужчин, бедняжка, – то ли корабль, то ли виллу на побережье. Позавчера еще она крупно поскандалила с казначеем Кислевом. Кислев то ли еще не перевел деньги на покупку, то ли перевел не туда, то ли не так... – госпожа Баалат-Гебал махнула рукой. – Сейчас-то какая разница?
– Да, это верно... – Ницан немного подумал. – Скажите, а какой маг обслуживает храмовый комплекс? Не знаете случайно?
– Откуда мне знать?
– Ну да, конечно... – сыщик осмотрел нывшие пальцы. Следы уже потемнели.
– Зачем вам понадобилась печать с двери Энненет? – спросила госпожа Баалат-Гебал. Ницан неопределенно пожал плечами.
– Появилась одна мысль, – ответил он нехотя. – Попробую проверить... Послушайте меня внимательно, госпожа Баалат-Гебал, – сказал он. – Только не спрашивайте ни о чем. Просто сделайте то, о чем я вас попрошу. Никому не говорите, что мы с вами были в покоях вашей подруги и видели то, что случилось. Ни при каких обстоятельствах. Это первое. Второе: никому не говорите о моем сегодняшнем визите. Если же меня застукают на выходе, скажите, что я... ну, что вы давали мне какое-то поручение к вашему племяннику. Пустяковое поручение. И что я, в силу собственной безответственности, так его и не выполнил.
– Есть третье указание? – деловито поинтересовалась госпожа Шульги-Зиусидра-Эйги.
– Есть. При любом событии, даже незначительном – если оно покажется вам хоть чуть-чуть подозрительным – немедленно свяжитесь со мной. Хоть днем, хоть ночью. Немедленно. Обещаете?
– Обещаю, – серьезно ответила старая дама. – Конечно, обещаю!
Ницан взглянул в ее глаза и с облегчением отметил отсутствие страха. Он еще немного посидел для приличия, поднялся с табуретки, шагнул к двери, но тут же вспомнил о том, что он «весьма воспитанный молодой человек», вернулся, быстро поцеловал руку хозяйке апартаментов.
Госпожа Баалат-Гебал нетерпеливо сказала:
– Да ладно, уходите же поскорее! А то вас действительно кто-нибудь, как вы выражаетесь, застукает!
Ницан осторожно закрыл за собой дверь. Задерживаться более он не мог. Оставалось надеяться, что природная энергия и оптимизм царственной дамы быстро возьмут верх.
В вестибюле дома престарелых никого не было, так что сыщику удалось благополучно выбраться из приюта для престарелых и смешаться с большой группой прихожан, возвращавшихся в Тель-Рефаим после утреннего богослужения в малом храме. Как раз в это мгновение на дороге показался старый грузовик. Сыщик проголосовал.
Трясясь в кузове среди ящиков с виноградом, Ницан вспомнил унылый голос за дверью апартаментов Баалат-Гебал.
– Преподобный Кислев, – пробормотал он. – Преподобный Кислев...
И вновь, как в случае с убитым Сиваном, память не желала отзываться, хотя какие-то смутные ассоциации у сыщика вызывало и это имя.
Попутка довезла его до городской окраины. Здесь Ницану пришлось выйти – проезд сельского транспорта в Тель-Рефаим в преддверье Дня священного бракосочетания был запрещен.
Он двигался прогулочным шагом по широким, заполненным толпами улицам. Горожане находились в состоянии предпраздничного возбуждения, повсюду гремела музыка. Несмотря на то, что солнце стояло еще довольно высоко, многие витрины уже вовсю засверкали разноцветными огнями, вполне способными поспорить яркостью своей с солнечным светом.
Наверное, у одного Ницана настроение было близким к похоронному и никак не соответствовало общей атмосфере царившей в Тель-Рефаим. Успокаивала его и поднимала дух – чуть-чуть, примерно, на полградуса, – уверенность в том, что благодаря предпраздничным хозяйственным хлопотам мало кому придет в голову обращать на него внимание и тем более идентифицировать его с опубликованным в газетах портретом преступника. Даже полицейским. Во всяком случае, задумавшись Ницан уже несколько раз проходил в опасной близости от полицейского патруля, но бело-голубые стражи порядка и ухом не повели. Не исключено, правда, что в связи с чрезмерной загрузкой на праздничное патрулирование отправили големов, а те выполняют только поставленную перед ними задачу: не допускают уличных правонарушений.
Ницан добрался до моста Зиусидры, монументального сооружения, соединявшего западную и восточную части Тель-Рефаима и ведущего на улицу Бав-Илу. Сыщик поднялся на изгибающуюся, сверкающую фальшивой позолотой арку, подошел к перилам и бездумно уставился на бегущую в двадцати метрах под ним изумрудную воду. Русло Самбаты в этом месте было достаточно широким, и потому вода текла медленнее, чем на окраине.
Солнце клонилось к западу, отчего гигантские статуи крылатых быков-шеду, Хранителей города, укрыли мост почти непроницаемой темнотой. Ницан оторвался от созерцания текущей воды. Тем более, выпитое спиртное играло с ним дурную шутку: сыщику все сильнее хотелось сигануть с моста и укрыться где-нибудь там, в глубине. Раз и навсегда.
Он мрачно посмотрел на высокие – в полтора человеческих роста – статуи древних гениев-покровителей энси – владетельных князей, правивших Тель-Рефаимом, Ир-Лагашем и Ир-Шалемом в незапамятные времена. Ныне крылатые быки стали охранителями от злых чар всех государственных учреждений и крупных сооружений Тель-Рефаима.