Я Распутин 4

Во всяком случае, говорить с набитым ртом не позволяет этикет, а значит, у меня есть пауза для обдумывания ответов. Нет, но каковы британцы! Взяли и слили важнейшую информацию за нефиг делать! Ну сковырнут они Черчилля, так зато такой козырь впустую ушел! Тьфу!

На мое расстройство наложились и сообщения с новообразованного Трансильванского фронта — как и ожидалось, австрийцы, несмотря на все трудности, колошматили румын в хвост и в гриву. И румыны, естественно, кинулись к России — спаситя-памагитя! А вот нехрен было не вовремя влезать. Как бы мне все это не испортило переговоры…

— Похоже, ваших румынских союзников выбьют из войны двумя-тремя корпусами за месяц! — Макс тоже дошел до балканских новостей и явно порадовался.

— Выбьют, — покладисто согласился я. — Только этих корпусов может не хватить где-нибудь под Изонцо или в Карпатах.

А у нас почти завершена передислокация “турецких” частей, там остался только небольшой контингент вокруг Константинополя и гарнизоны на Армянском нагорье. Без малого миллион штыков, да, заметную часть поглотила Галиция, но резервы еще есть и немалые.

Под шведскую овсянку с яблочным пюре мы продолжили чтение газет, хоть медики и говорят, что это вредно. “Военные обозреватели”, еще вчера бывшие докторами, студентами или даже поэтами, заумно обсуждали прогремевшую статью “Господство в воздухе” итальянского генерала Джулио Дуэ. Видать, идея об армадах бомбардировщиков пронзила всех до самых пяток и теперь все наперебой предсказывают “воздушные наступления” и прочие неисчислимые ужасы. Восторг военных в основном связан с тем, что русская авиация наконец-то сообразила бомбить не наступающие колонны, а тыловые железнодорожные станции, отчего у немецких войск начались систематические затыки со снабжением. А еще, чего эти военные обозреватели не знают, русская авиация наконец разобралась с управлением по радио и то, что называется “оперативной гибкостью” возросло многократно.

Закончили мы блинчиками под кофе (традиционное для шведского завтрака кислое молоко мне как-то не зашло) и под сообщения о локальных успехах союзников на Западном фронте, где адский каток войны выжигал полосу вдоль качающегося туда-сюда фронта.

Смысла торчать под Стокгольмом уже не было — мы с Максом наладили прямую линию с шифровальным кодом. Переговоры вошли в активную стадию, пора было подключать Столыпина и военных. Я засобирался в Питер.

Увы, все сразу пошло наперекосяк, на обратном пути один за другим отказали два из четырех моторов “Муромца”, причем на одном крыле, одно счастье, что не над морем и в самом конце маршрута, за Выборгом. Самолет, вопреки стараниям пилотов тащило влево, в сторону Ладоги и командир решил идти на вынужденную. Увидел впереди подходящее поле, облетел его по левой руке и пошел на посадку. А поле — это вам не Гатчинский аэродром, думал все, кранты — либо об деревья убьемся, либо в озеро съедем и потонем. Но нет, пилот дотянул и самолет заскакал козлом, разгоняя пасшихся коров. Бежали они во все стороны, позвякивая все теми же почти шведскими колокольчиками. Только босоногий подпасок, вытирающий рукавом сопли, как бы намекал — мы дома.

— Звать как? — рявкнул я, выбираясь из покосившегося самолета. Перенервничал.

— Ристо! Христофор то есть! — ответил паренек, отчаянно труся — А вы аеронафты? Прямо как в газетах пишут?

— Грамотный?

— Отец грамотный. Читал нам.

— Зови отца, пусть дасть лошадей до города добраться

— Так забрили его в армию. И лошадей тоже изъяли — Тимоха вздохнул — Для нужд.

— Вот так взяли и забрали?? — я помог выбраться из кабины пилотам. Им досталось — ноги не держали, руки тряслись. Тянули из последних сил.

— Неа, расписку дали. Мать хранит. Авось вернут. А можа деньгой…

— Ну веди к матери.

Мы оставив одного из пилотов охранять “борт №2” (первый был у Николая) — пошли в село под названием Васколово. Поразила пустота — дворы заброшены, заборы покосились. В огородах — одни бабы и дети. Таскают воду из колодцев, ломаются.

В доме Ристо нас встретила худощавая женщина лет тридцати. Представилась Окку, по русски Акулиной — в деревне-то живут сплошь ижоры, небольшой народ сродни карелам да финнам. Окку налила молока, подала на стол свежеиспеченного хлеба. Вкуснотища! Ни одни питерские “Кюба” да “Палкины” не сравнятся вот с таким ломтем ржаного, да еще под парное молочко…

— Как живете? — поинтересовался я, после того, как пилоты отправились за старостой

— Все слава богу — Окку хлопотала по хозяйству — Лишь бы хлеб успеть убрать, пока сплошные дожди не зарядили.

— Выращиваете? Тут?

— Пара десятин. Займ взяли. А тут Худула становой цап и на сборный пункт. Кому жать?

— Пишет муженек?

— Пишет. Письмо раз в неделю приходит. Служит в обозе, на передовой бывает редко. Повезло.

Женщина начала рассказывать о бедах села. Мужиков забрили, откупились только лавочник да кулак, да совсем никчемные остались — два калеки и дурачок сельский… Работать некому, огороды зарастают. Не успеют хлеб убрать — как займы отдавать?

Тут я задумался. Может объявить какую кредитную амнистию? Процент мы грабительский еще по весне ограничили. Залогов тоже не велели брать лишних. А вот со страхованием селян от погодных передряг дело никак с мертвой точки не двигалось. Война. Не до этого — все отмахивались.

— На вот мать, подкрепи семью — я выложил на стол несколько золотых червонцев, что всегда с собой возил — И благодарствую за угощение

Свежий хлеб на столе, молоко, коровки упитанные. Не все так плохо было на селе.

— Храни тебя бог, Григорий Ефимович!

— Узнала??

— А как же! В газетах печатают портрет. Заступник наш небесный! Худул-то в партии твоей состоит, взнос платил по весне!

— Ну тогда вот еще, держи — я выложил оставшиеся червонцы — Считай, партия тебе помогла. Об урожае не беспокойся — тут до конца года хватит.

Женщина бросилась целовать руки. Эту сцену прервали пилоты, которые привели бричку аж с двумя конями. Не все, значит, изъяли, что-то и осталось. Попрощавшись, мы поехали в Белоостров, к железной дороге.

На станции я прошел к телеграфисту, потребовал связи с Таврическим. Поднялась легкая паника — и в Белоострове, и в Думе. Хотели за мной личный поезд послать, но поделился своим начальник дороги. За те полчаса, пока его салон-вагон мчался с Финляндского, в Питере к аппарату пробился Гучков и и началось общение “по прямому проводу” с кучей последних новостей.

Во-первых, немцы прекратили атаки под Ипром, где стороны просто тупо закапывали в землю тысячи людей, соревнуясь, кто первым достигнет истощения. И это, судя по всему, означает, что наступательный порыв кайзеровцев сдувается.

Во-вторых, в американском Конгрессе начались дебаты на тему “А не вступить ли нам в войну, тем более, когда исход уже очевиден, и не снять ли сливки?” И потому остается надеятся, что цу Фюрстенберг сумеет быстро убедить кузена Вилли, ибо если американцы влезут, то нашу победу однозначно обкорнают. И выйдет, как всегда — Россия положила тысячи и тысячи, если не миллионы, жизней, а получила шиш да кумыш. Надо срочно взбодрить разведку, чтобы негласно поддержала тамошних изоляционистов, противников участия в европейских делах, пусть затягивают дебаты. В принципе, этим должен заниматься новый министр иностранных дел, но Милюков — идеалист на грани придурковатости. “Все цивилизованные народы мира против германского варварства”, ага. Нафиг-нафиг, не пускать его в это дело, пусть с союзниками взасос целуется, у него хорошо получается.

В-третьих, австрийцам таки вломили под Изонцо — сами-то итальянцы немцам не противники, но если их подпереть англичанами… Английскому солдату, как известно, для непреодолимой обороны достаточно забора или канавы, вот они и уперлись в горах, а итальянцам отступать помешала южная спесь — как же так, англичане не бегут, а мы что, хуже? И перемололи пятнадцать дивизий, благо орудий и снарядов хватало, умыли немчуру кровью.