Роузуотер. Восстание

Лестница заканчивается на следующем этаже, потом система лифтов уносит нас на неизвестную глубину, а потом мы куда-то сворачиваем, и я понимаю, что мы вышли за пределы особняка. Это кажется мне разумным – строители так шумят, что нет смысла даже пытаться там разговаривать.

Мы входим в приемную: белые стены, столик с бутылками воды, стеклянными, – приятная деталь, учитывая количество мусорных островов из пластика в океанах. Ровно пять минут Жак обсуждает со мной «Банановую идентичность» и задает проницательные вопросы. Тот, кто его готовил, – большой молодец. Потом Жак переходит к делу.

– Уолтер, мне нужна ваша помощь. Любая война – это война пропаганды. Я хочу, чтобы вы написали историю нашей борьбы. Роузуотеру нужна беспристрастная хроника этой несправедливости.

Не заметил ли я странного упора на слово «беспристрастная»?

– Я польщен, сэр, но я пишу субъективные книги, а моя публицистика – это комментарии. Я не занимаюсь репортажами. Не хочу вас оскорбить, но мне это скучно.

– Так сделайте это по-своему. Бывают же исторические романы, верно? Напишите такой.

– Но… – я решаю говорить честно – здесь, в этом бункере, окруженном самой революцией. – Я не уверен, что приветствую эту… независимость Роузуотера.

– Превосходно. Значит, вы – лицо незаинтересованное. Это придаст вашему рассказу веса. – Если Жак и удивлен, он этого не показывает.

– Не знаю, сэр. Это работа не моего профиля.

Но в итоге я сдаюсь. Не потому, что Жак – убедительный поганец, хотя это так, и не потому, что я верю в их идеи – об этом позже – или жажду получить доступ к информации. Нет, на самом деле я присоединяюсь к их команде потому, что у них есть топливо и еда, которых быстро начинает не хватать в городе, неожиданно обнаружившем, что ему нужны генераторы и неэлектрические машины. Распыленные дефолианты навредили экосистеме, и хоть местный совет и раздает еду раз в день, она очевидно нормированная. Процветающий черный рынок не может угнаться за спросом. Я соглашаюсь в порядке эксперимента позаниматься этим неделю и посмотреть, как пойдет, и мы договариваемся об оплате за эту неделю и бонусе, на случай если я решу взяться за работу. Мой агент убьет меня, когда узнает. «Уолтер, никогда ни о чем не договаривайся без меня. Даже о возможности договора не договаривайся».

После того как я даю подписку о неразглашении, Джек препоручает меня своей секретарше – Лоре Асико. Сначала я решаю, что она из механистов. Тогда я еще не знал об отношении механистов к этой войне. Теперь знаю, но об этом – позже.

Оказывается, ее история мне интересна. Первые несколько часов, которые мы проводим вместе, головокружительны, потому что Лора снабжает меня тем, что называет контекстуальными фактами. Среди них, например, масса зерна, еженедельно потребляемого в Роузуотере, и объем оставшейся питьевой воды, и предположительные коэффициенты выживаемости с точностью до четырех знаков после запятой, к которым прилагаются доверительные интервалы и P-значения. У нее определенно эйдетическая память. Ее контекстуальные факты – это нечеловеческий объем данных, которые она знает наизусть. Когда я прошу ее что-то повторить, она повторяет дословно.

Я требую перерыва и, сидя на диване и созерцая картину, на которой гибискус подвергается нападению мухи, задремываю. Не знаю, в отходняке от травки дело или в сенсорной перегрузке. Так или иначе я оказываюсь во дворе особняка, и на этот раз вокруг меня падают бомбы. Я знаю, что сплю, но не могу проснуться, а между тем зажигательные снаряды поглощают кислород и пожирают все вокруг меня. Потом я замечаю летающее… существо; я знаю, как оно называется, но вспомнить не могу. Гибрид орла и льва. Оно приземляется передо мной. В клюве у него изодранные останки какого-то растения.

– Ты кто? – спрашивает зверь.

Я не отвечаю. Каждого йоруба в детстве учат остерегаться созданий, которых встречаешь во сне. Не отвечай им, не говори им, как тебя зовут, и – во имя Олодумаре – не говори, как зовут твою мать. В мире духов йоруба твое имя в сочетании с именем матери – это твой опознавательный знак.

Зверь подходит ближе и роняет листья к моим ногам.

– Ешь.

Вот этого я точно делать не буду. Все знают, если поешь во сне – умрешь наяву.

– Ладно, как хочешь, – говорит зверь и клюет меня в левую икру. Пока он пробует мою кровь на вкус, я вдруг осознаю собственную наготу. – Ах да, ты тот писатель. Прости. Я тут немножко занят, найти Энтони оказалось сложнее, чем я думал. Можешь просыпаться.

– Что?

– Уолтер, – говорит Лора. Я открываю глаза.

– Привет.

– Вы метались во сне.

– Я просто глаза прикрыл.

Грифон. Вот как он назывался. С чего это мне приснился грифон?

– Как ты познакомилась с мэром? – спрашиваю я.

– Моя биография значения не имеет. Вам нужно знать только, что я приехала с ним из Лагоса, потому что верю в него и в то, что он делает для Роузуотера.

– Значит, ты из Лагоса?

– Я этого не говорила.

Она привлекательна, но не так, как, скажем, Ханна Жак, которую каждую неделю обсуждают в светской хронике. Лора, заключаю я, идеально симметрична. Ее левая и правая половины зеркально отражают друг друга и, на мой вкус, весьма симпатичны. На лице ее вечно пытливое выражение, а глаза серьезные, умные, чуть более светлого, чем обычно бывает, карего цвета. Она избегает говорить о себе, и в конце концов я просто спрашиваю номер ее телефона.

– Зачем? – Она, кажется, искренне удивлена.

– Я хотел бы тебе позвонить.

– Зачем вам мне звонить?

– Чтобы мы смогли прогуляться и выпить водки, пока еще живы. Если не хочешь говорить о себе, можем поговорить обо мне. Это моя излюбленная тема.

– Я уже все о вас знаю. Я изучала вашу биографию.

Я качаю головой.

– Всего ты обо мне не знаешь. Ты танцуешь?

– Я знаю, как это делается.

– Хорошо. Хорошо.

– Мы можем вернуться к обсуждению необходимой вам информации?

Она бичует мой мозг своими данными, а когда день заканчивается, я лежу на том же самом диване, пытаясь заснуть под звуки далеких взрывов, напоминающие гром. Из-за этого ночь кажется долгой, а тьма без лунного и звездного света наводит на мысли о том, что я спустился в страну мертвых. Я считаю овец – буквально воображаю себе овец, которые проносятся перед моим внутренним взором, удирая от клекочущего грифона. Их я и считаю. А потом сбиваюсь со счета. Спорю с самим собой, начать мне сначала или выбрать случайное число и танцевать от него.

Будит меня Лора. Она говорит, что я очень удачно присоединился к ним именно сегодня, потому что Жак хочет, чтобы я стал свидетелем очень важного звонка. Все это очень таинственно.

На случай если вы вчера родились, вот как устроена энергетика Роузуотера: в первые дни, до того как он получил юридический статус, у жителей были генераторы, а кое-кто нелегально подключался к национальной энергосистеме – с переменным успехом. Процветало наглое воровство с помощью втихую протянутых кабелей. А еще был купол и два отростка инопланетянина – северная и южная ганглии. Или северный и южный? Неважно. В общем, это нервные окончания, – по крайней мере, так нам говорят. Они постоянно исторгали электрические разряды, и пришелец часто использовал их для защиты от незваных гостей. Прикоснувшиеся или просто приблизившиеся к ганглиям люди погибали. Когда Жак пришел к власти, он затеял целый ряд глобальных проектов, но первым его успехом было использование электричества, с помощью которого инопланетянин думал и оборонялся, в качестве источника энергии для города. Это стало возможным с изобретением инвертора Окампо. Но.

Пульт управления инверторами находится в руках федерального правительства, и президент выключил свет за несколько часов до первой бомбардировки Роузуотера. И теперь ганглии просто торчат, как гигантские члены или руки Санго, и казнят людей электричеством без всякой на то причины. О культах смерти, подбивающих своих членов плясать вокруг ганглиев, мы говорить не будем. Я никогда не видел ганглиев до того, как над ними поработал Окампо, но те, кто живет здесь дольше, говорят, что электрическая активность заметно понизилась. Может и так, а может, из-за того, что купол приходит в упадок, они ожидают, что и ганглии будут уже не те, что прежде.