Страница 102 из 133
Миссис Пресли понравилась Дотти с первого взгляда — при знакомстве та крепко обняла ее и сразу же окружила вниманием и заботой, и, хотя Вернон показался ей человеком куда более сдержанным, было видно, что «они без ума и друг от друга, и от Элвиса». Через час после ее приезда Глэдис отправила их за подарками к Рождеству, вручив им список. «Откровенно говоря, я никогда не видела такого огромного списка и не знала, что мне придется заниматься этим. Я получила список подарков для женщин, а Элвис — для мужчин. Мы поехали в большой универмаг в центре и договорились встретиться в вестибюле. Я купила все по списку и ждала его с кучей упакованных подарков, как вдруг он стремглав промчался мимо меня и, выскочив на улицу, бросился к машине — «за ним гналась толпа поклонников. Минут через двадцать за мной зашел Клифф, и мы поехали домой ужинать».
Дотти провела в доме Пресли чуть больше двух недель, причем Элвис уступил ей свою комнату, а сам ночевал в спальне дальше по коридору. Несколько раз он звонил в Бруклин ее родителям, чтобы заверить их, что с ней все в порядке — они катаются по городу на мотоцикле в одинаковых кожаных куртках, он знакомит ее с друзьями, показывает места, где он рос и ходил в школу… Несколько раз по делам заезжал Полковник, почти не обращавший на гостью внимания. «Он вел себя так, будто меня не существовало. Помню, как–то раз он хотел поговорить с Элвисом о каких–то финансовых делах и попросил меня выйти, но тут за меня вступилась его мать. «Дороти, — сказала она (она всегда называла меня Дороти), — останется здесь. Она член нашей семьи». Это ему очень не понравилось».
Глэдис с удовольствием и подолгу рассказывала ей о своем саде («Дороти, у нас растут помидоры размером с два твоих кулачка») и чуть ли не каждый вечер готовила для Элвиса черную фасоль, овощи и кокосовый пирог. Журналы дня поклонников ожидали чего–то особенного, но, по словам Дотти, это было не то, «о чем вы могли подумать. Хотите верьте, хотите нет, но мы каждый вечер читали Библию — он читал мне ее вслух, а потом обсуждал со мной прочитанное. Он был очень набожным, без всякого притворства. В шесть вечера он вытаскивал меня из дому и заставлял вместе с ним раздавать поклонникам автографы, что, с моей точки зрения, было просто смешно. «Элвис, — говорила я, — зачем им мой автограф?» — на что он каждый раз отвечал: «Ты просто подписывай, и все». Он искренне считал, что никогда не стал бы тем, кем стал, если бы не уважал своих поклонников».
Элвис пытался заставить Дотти бросить курить («Я знала, что это ни к чему не приведет, потому что он обещал, что, если я брошу курить, он перестанет грызть ногги») и постоянно читал ей лекции на тему «сколько жизней было разрушено выпивкой». Как–то раз Дотти и Глэдис удалось выманить его из дома в город, «и мы в каком–то баре выпили бутылку пива. Одну на троих!». На Рождество все собрались у белой нейлоновой елки, чтобы обменяться подарками; Глэдис была в парчовом платье и красном колпаке Санта–Клауса. На следующий день почти все городские газеты поместили на своих страницах подробный фоторепортаж на тему «Рождество у Пресли»: вот Элвис с Дотти, вот Элвис разворачивает свои подарки (среди которых оказалось много чучел животных и плюшевых мишек), вот Дотти распаковывает свои… Не обошли они своим вниманием и состоявшийся два дня спустя в «Общественном центре Дэйва Уэллса» футбольный матч, в котором Элвис принял участие на пару с Редом, приехавшим домой на побывку (Элвис в кроссовках и спортивных брюках с подвернутыми штанинами, волосы прилипли ко лбу, на лице — решительное выражение).
Джун была вне себя. «Подумать только! Я была ему верной подругой и не совершила ничего предосудительного, не говоря уже о том, что у меня была масса приглашений от других людей! В канун Рождества мы пробыли дома до полудня, и даже тогда нас звали в гости. Специально к празднику я сшила себе бархатное синее платье, и все говорили, что от меня глаз не оторвать. Я думала лишь об Элвисе Пресли, но не он обо мне, потому что рядом с ним была Дотти Хармони. Да, я была уязвлена и расстроена, я не понимала, что за игры тут творятся. Позже он мне позвонил и сказал, что несколько раз набирал наш номер, но никто не брал трубку. Что ж, может быть, и так, но сразу после Рождества я познакомилась с другим, и мы начали встречаться. Этот человек избавил меня от душевной боли, и, когда он сделал мне предложение, я ответила «да».
Скотти и Билл тоже видели все эти фото, и это только укрепило их подозрения насчет того, что они с Элвисом все больше отдаляются друг от друга. Рождество 1956‑го оба встретили без воодушевления. Хотя в первой половине года им довелось довольно много выступать, начиная с августа у них не набралось бы работы и на две недели чистого времени, что не приносило дополнительного дохода к их обычным 100 долларам в неделю (впрочем, даже когда они работали, они зарабатывали самое большее по 200 в неделю и были рады любым бесплатным рекламным товарам).
«Мы были нищими, совершенно нищими», — вспоминает жена Скотти Бобби. Пожив несколько месяцев в старом доме Элвиса в Гетуэлле, они переехали с ее тремя сестрами и шурином в большой дом на Татуайлер близ «Сирза», и Бобби начала прятать деньги от Скотти, чтобы быть уверенной, что им хватит заплатить по счетам. В середине декабря Скотти и Билл (а также Ди Джей — по–прежнему в привычной для него роли «рубахи–парня на подхвате») дали Press–Scimitar интервью, в котором в лишь слегка завуалированной форме рассказали о своих финансовых проблемах. Они признались, что уже не видятся с Элвисом так часто, как раньше, — «старых времен уже не вернуть». Да, с ним по–прежнему приятно общаться, он любит поболтать и побалагурить, — сказал Билл.
— Не думаю, что кто–нибудь стал бы его критиковать, окажись они на его месте». До прихода в группу Ди Джея, писала газета, они делили деньги поровну на троих, но, «когда Элвис резко пошел в гору, стало ясно, что прежние финансовые договоренности придется пересмотреть, и были рады, когда им удалось добиться хотя бы таких условий». Однако подлинной целью этой «пресс–конференции» было желание сообщить, что фирма RCA только что разрешила им записать инструментальный альбом, который предполагалось выпустить где–то в начале года (до этого им, согласно условиям контракта, запрещалось работать с кем–либо еще или «в периоды между гастролями выступать самостоятельно без Элвиса»). Новая возможность их очень радовала. «Мы даже еще не знаем, как они нас назовут, — смеялся Билл. — Не исключено, что Elvis Boys».
4 января 1957 года у Элвиса вышел новый сингл. Так совпало, что в тот же день он должен был явиться на военную медкомиссию в больницу для ветеранов им. Кеннеди в Гетуэлле, где незадолго до выхода своей первой пластинки давал концерт в комнате отдыха. Элвис приехал туда в сопровождении верного Клиффа и Дотти, которую ради этого даже попросил задержаться в Мемфисе. Обычно медкомиссия пропускала по 40–50 человек в день, но на сей раз армейское начальство, опасаясь излишнего ажиотажа, решило провести осмотр в выходной, когда он будет один. Предполагалось, что об этом никто не будет знать (Элвиса вызвали по телефону, а не по почте), но, когда машина подъехала к больнице, его уже дожидался легион фотографов и репортеров. Сначала Дотти ждала Элвиса в машине, но затем присоединилась к Клиффу, расположившемуся в вестибюле. Вскоре появился Элвис и с улыбкой сообщил, что, по его мнению, он прошел тест на интеллект.
В тот же день Дотти улетела в Калифорнию, а Элвис отправился поездом в Нью–Йорк, чтобы в третий и последний раз появиться в программе «Шоу Эда Салливана».
Выступление у Эда Салливана лучше всего описать как триумф «исключительного над исключительным» и беззастенчивую демонстрацию миру всей роскоши, на которую способна западная цивилизация. Элвис, в золотом жилете из парчи, подаренном ему Барбарой на Рождество, надетом поверх синей бархатной блузы, которую он надевал на выход в Тьюпело, походил на какого–то среднеазиатского пашу, лишь случайно оказавшегося перед телекамерами в компании выстроившихся в ряд у него за спиной The Jordanaires в клетчатых спортивных пиджаках.