Страница 100 из 133
Он стоял за кулисами и смотрел концерт. Его объявили только в самом конце, потому что организаторы ревю не хотели, чтобы все сразу повскакали с мест. Когда он вышел и произнес: «Привет! Как ваши дела?» — все закричали: «Еще, еще! Покажи нам что–нибудь!» Тогда он вильнул бедрами, и все были в полном отпаде».
«Я им сразу сказал — если вы выпустите Элвиса в самом начале, то сорвете все шоу, — продолжает Руфус Томас. — Слава Богу, мне поверили. Я в здоровенном индейском головном уборе с перьями вывел его за руку на сцену, и, когда он крутанулся — так, как ему не позволяли делать на телевидении, зал буквально сошел с ума. Зрители бросились следом за ним за кулисы, начали колотить в дверь гримерки и так далее!»
После концерта Элвис остался, чтобы пообщаться с артистами, сфотографировался вместе с Би Би Кингом и новой «королевой WDIA» Клаудией Мэри Айви. «Стоявшие неподалеку от них отлично слышали, как Пресли сказал Би Би Кингу: «Дружище, спасибо тебе за те уроки, что ты преподал мне в молодости», — гордо писала для своих чернокожих читателей газета Tri–State Defender. — Артур Годфри наверняка назвал бы это «чрезмерной скромностью».
«Он пробыл за кулисами довольно долго, — рассказывает Карла, — и сфотографировался со мной и моей сестрой Вэниз. Там стояло старое пианино, и он даже немного нам поиграл. Все зрители уже давно разошлись, только артисты переодевались, но он оставался до тех пор, пока директор сцены не сказал: «Все, ребята, пора по домам». Я помню именно такого Элвиса».
Реакция негритянской прессы на его появление в качестве почетного гостя ревю была весьма положительной. Особо подчеркивался тот факт, что Элвис открыто признал, что на его творчество повлиял не только Би Би Кинг, но и черная музыка в целом. Газета Memphis World с теплотой вспоминала, как за полгода до этого Элвис «проигнорировал местные законы о сегрегации, посетив 19 июня парк аттракционов «Фэрграунд» на Ист–паркуэй, где тогда проходил так называемый «Вечер цветных». Тем не менее оставался главный вопрос: является ли он кумиром чернокожих граждан Мемфиса? На него ответил Нэт Д. Уильямс в своей колонке в номере «Питтсбург курьер» от 22 декабря:
«Возможно, все дело в пресыщении блюзовыми изысками, характерном для жителей Индиго–авеню, или в природном невежестве, не позволяющем разглядеть настоящий талант, или же в незамутненной низости происхождения, но, как правило, у обитателя Бил–стрит никто не вызывает такого восторга, чтобы он бросился за билетами на концерт или попытался прорваться через полицейский кордон, дабы заполучить заветный автограф… Однако Элвис Пресли заставил заговорить о себе и их. И они не говорят о его «искусстве». Видите ли, в тот вечер произошло нечто такое, во что обычный билстритец не только не врубится, но и не захочет принять».
А это, продолжал Нэт Д. Уильямс, просто–напросто вариация того, что так беспокоит основную массу белых представителей среднего класса (и среднего возраста).
«Альты и сопрано тысяч находившихся в зале черных, коричневых и бежевых юных девиц слились в оглушительный вой, от которого задрожало все здание… после чего их обладательницы, словно дикие кошки, бросились к Элвису, и нескольким белым полицейским пришлось изрядно попотеть, чтобы навести порядок. И это явное безумство обыкновенных подростков заставило билстритца призадуматься: «Как же так? С чего это вдруг цветные девчонки так западают на белого парня? И почему они куда более сдержанно реагируют на Би Би Кинга — своего, цветного, родом из Мемфиса? Более того, это вызывает у них вопрос: а не отражает ли это беспрецедентное проявление любви к Пресли общую интеграцию настроений и чаяний?»
Шесть дней спустя, 13 декабря, в Мемфис прилетел Хэл Кентер, сценарист и режиссер «Одинокого ковбоя» (Lonesome Cowboy) — первого фильма продюсера Хэла Уоллиса с участием Элвиса, съемки которого предполагалось начать в середине января. Этот уже немолодой (37 лет) уроженец Саванны имел солидный послужной список — начав с пародийных скетчей на заре ТВ-эпохи, он сумел «выйти в люди» и успеть многое: например, поработать над парой фильмов с Бобом Хоупом, несколько лет руководить съемками очень популярной телепрограммы «Шоу Джорджа Гобела», а также написать ряд киносценариев, два из которых — по заказу Хэла Уоллиса («Татуированная роза» по роману Теннесси Уильямса и «Артисты и модели» по роману Дина Мартина и Джерри Льюиса) — были закончены лишь недавно. Однако новый фильм должен был стать его режиссерским дебютом. Зная, что через два дня Элвис в последний раз выступает на благотворительном концерте «Луизиана Хайрайд» в Hirsch Coliseum (акция, задуманная Полковником еще в апреле, чтобы освободить своего питомца от контрактных обязательств на сумму в 10 тысяч долларов), Уоллис решил, что Кентеру будет полезно «глубже прочувствовать» стиль жизни «звезды сцены», поскольку «Одинокий ковбой» должен был стать чем–то вроде «биографии исполнителя рок–н–ролла».
Элвис встретил Кентера в аэропорту с Клиффом, Джином и Фредди Бинстоком, элегантным 28-летним сотрудником фирмы «Хилл энд Рэйндж», говорившим с резко выраженным венским акцентом. Поначалу Бинсток не совсем понимал, что он тут делает, пока наконец не почувствовал, что Элвис немного нервничает от того, что «режиссер из Голливуда» собирается навестить его в родном городе и желает произвести на него впечатление. Едва они пошли в дом, он посадил Кентера в виброкресло (Бинстоку тоже довелось через это пройти во время его первого визита) и без предупреждения включил мотор, тем самым изрядно выбив гостя из колеи. А затем с гордостью принялся показывать ему дом, пока мать не позвала всех на ужин, во время которого произошел забавный инцидент. Подав на стол жареных цыплят, фасоль и овощи, служанка Альберта забыла принести воду, и Кентер, с дороги изнемогавший от жажды, тут же попросил пить. «Элвис, покраснев от смущения, начал громко звать служанку: «Альберта, будь добра, принеси воды!» — вспоминает Фредди. — Та вбежала с кувшином и поставила его на стол… где не было ни одного стакана. Кентер с жадностью смотрел на воду. «Альберта, стаканы!» — закричал Элвис, а Кентер поспешно добавил: «Ничего страшного, меня вполне устроит и соломинка». На мой взгляд, это было чертовски смешно, но Элвис так не считал. Он вообще очень тяжело сходился с незнакомыми людьми и после ужина, когда я уже собирался возвращаться в Нью–Йорк, подошел ко мне и сказал: «Слушай, старина, ты просто обязан поехать со мной (в Шривпорт). Этот тип… ума не приложу, как с ним себя вести — предполагается, что он будет снимать мой следующий фильм, а тут выясняется, что это не режиссер, а какой–то комедиант долбаный!»
На самом же деле не произошло ничего непоправимого — Элвис был попросту смущен, и Кентер отнесся к этому с пониманием. После ужина они отправились в комнату отдыха, сыграли в пул, поговорили о кино… Хэл Уоллис специально запретил Кентеру привозить сценарий, но, когда Элвис поделился с ним своей теорией актерской игры в кино (выживают те, кто редко улыбаются), он бросился его переубеждать — мол, фильм не будет из разряда «веселых», где Элвису надо будет только и делать, что улыбаться, если он не хочет, то может не улыбаться вовсе. «Между прочим, — вмешался Джин, — Элвис действительно хороший актер». «Я в этом уверен», — охотно согласился Кентер, видевший его кинопробы и пришедший к такому же выводу. «Это еще что! Вы послушайте отрывок из сценария… Элвис, покажи ему тот отрывок». — «Да ну, — заупрямился Элвис, — сейчас не хочу». — «Да ладно тебе, — не унимался Джин, — покажи». — «О каком отрывке идет речь?» — поинтересовался Кентер. «О! Это небольшая сцена, которую я разучил», — ответил Элвис. Оказалось, что Элвис трудился над речью генерала Макартура в конгрессе, его прощальным словом. «А почему ты выбрал именно его?» — спросил Кентер. «Не знаю. — Элвис пожал плечами. — Просто хотел проверить, смогу ли я все запомнить».
На следующий день Элвис устроил Кентеру экскурсию по Мемфису, а тем же вечером они на «Линкольне» выехали в Шривпорт в сопровождении большого желтого лимузина марки «Кадиллак», на котором Скотти и Билл везли инструменты. Машину вел Элвис, рядом с ним сидел Кентер, а на заднем сиденье располагались Джин с Джуниором и шурин Полковника Битей Мотт, которые вскоре заснули. В какой–то момент, вспоминает режиссер, «мы проехали мимо собаки — старого пса, завывавшего в ночи, — и Элвис сказал, что он ему завидует. У него своя жизнь. Он гуляет по ночам, делает, что ему вздумается, и ловит от жизни кайф… А когда солнце встает, он уже дома, под крыльцом, и никто даже не догадывается о его ночных приключениях».