Неведение

47

Ирена чувствовала, что усталость не отпускает ее. Оказавшись ненадолго одна в комнате, она открыла мини-бар и достала три бутылочки с различными алкогольными напитками. Откупорив одну, выпила. Остальные две сунула в свою сумку и положила ее на ночной столик. Там же заметила книгу на датском языке: «Одиссея».

— Я тоже думала об Одиссее, — говорит она Йозефу, когда он возвращается.

— Он не был на родине столько, сколько и ты. Двадцать лет,— говорит Йозеф.

— Двадцать лет?

— Да, ровно двадцать лет.

— Он по крайней мере был счастлив, что вернулся.

— Это не так бесспорно. Он увидел, что соотечественники предали его, и многих он убил. Не думаю, что его могли особенно любить.

— Однако Пенелопа любила его.

— Возможно.

— Ты не уверен?

— Я читал и перечитывал описание их встречи. Сперва она не узнает его. Затем, когда все для всех становится ясно, когда женихи убиты, предатели наказаны, она все еще подвергает его новым и новым испытаниям, чтобы убедиться, что это действительно он. Или, скорее, для того, чтобы оттянуть минуту, когда они снова окажутся в постели.

— Но это вполне понятно, не так ли? После двадцати лет можно совершенно окаменеть. Разве она была верна ему все это время?

— Она не могла не быть. За ней все следили. Двадцать лет целомудрия. Их любовная ночь была, видимо, трудной. Я представляю, что за эти двадцать лет лоно Пенелопы сузилось, усохло.

— Она была как и я.

— Как это?

— Нет, не пугайся, — воскликнула она смеясь. — Я говорю не о моем лоне. Оно не усохло.

И внезапно, охмелев от этого прямого упоминания своего лона, она медленно, более низким голосом, повторяет ему последнюю фразу, употребляя грубые слова. А потом еще раз, еще более низким голосом, словами еще более бесстыдными.

Это было неожиданно! Это было пьяняще! Впервые за эти двадцать лет он слышит эти грубые чешские слова и сразу чувствует себя возбужденным, каким не был с тех пор, как покинул эту страну, ибо все эти слова, грубые, грязные, бесстыдные действуют на него только на родном языке (на языке Итаки), поскольку лишь через этот язык, через его глубокие корни вздымается в нем возбуждение многих и многих поколений. До этой минуты они даже не поцеловались. А тут, упоительно возбужденные, они несколько мгновений спустя уже отдавались любви.

Их согласие абсолютно, ибо Ирена тоже возбуждена словами, которые не произносила и не слышала столько лет. Абсолютное согласие во взрыве непристойностей! Ах, до чего же была бедна ее жизнь! Все упущенные пороки, все несостоявшиеся измены, все это она жадно хочет пережить. Она хочет пережить все, что воображала себе, но никогда не испытывала, вуайеризм, эксгибиционизм, бесстыдное присутствие посторонних, словесные гнусности; все, что она может сейчас сделать, она старается сделать, а то, что неосуществимо, она воображает вместе с ним вслух.

Их согласие абсолютно, ибо Йозеф в глубине души сознает (а возможно, он даже желает того), что сей эротический сеанс последний; он тоже отдается любви, словно хочет подытожить все свои прошлые приключения и те, которых никогда не будет. И для одного и для другого это ускоренный пробег по всей сексуальной жизни: дерзости, к которым любовники приходят после многих встреч, если не после многих лет, они совершают в поспешности, подстегивая друг друга, словно хотят втиснуть в один послеполуденный час все, что они упустили и упустят в дальнейшем.

Затем, запыхавшиеся, они лежат навзничь рядом, и она говорит: — Ах, уже годы, как я не занималась любовью! Ты не поверишь, уже годы, как я не занималась любовью!

Ее искренность трогает его, странно, глубоко; он закрывает глаза. Она пользуется этим, чтобы, склонившись над сумкой, достать маленькую бутылочку; пьет быстро, незаметно.

Он открывает глаза: — Не пей, не пей! Ты опьянеешь!

— Оставь меня, — защищается она.

Чувствуя, что ей не совладать с усталостью, она готова сделать все что угодно, лишь бы взбодрить себя. И потому, хоть он и наблюдает за ней, она осушает третью бутылочку, затем, словно объясняясь, словно извиняясь, она повторяет, что давно не занималась любовью, но на сей раз выражает это грубыми словами своей родной Итаки, и снова магия бесстыдства возбуждает Йозефа. Он снова овладевает ею.

В голове Ирены алкоголь играет двойную роль: высвобождает ее воображение, поощряет ее дерзость, обостряет ее чувственность и в то же время затуманивает ее память. Она отдается любви неистово, вожделенно, и в то же время завеса забвения окутывает ее похотливость все затмевающим мраком. Как если бы поэт писал свою величайшую поэму мгновенно исчезающими чернилами.