Страница 75 из 89
Двинулся налево во мраке, держась за тесанную в лас, то есть в плоскость, стену. Тут где-то была лестница, не свалиться бы впотьмах… Но ничего, дошел, открыл даже не скрипнувшую дверь, нюхнул — оно. Накинул деревянную щеколду, пошарил по стене — есть, волоковое оконце. Потянул дощечку-задвижку, вдохнул морозный воздух…
Пока делал свои дела, как раз и охолонул малость и уже веселее отправился обратно, все также держась за стенку, но буквально на втором шаге со всей дури вписался мизинцем в балясину, ограждавшую лесенку вверх.
Чуть не заорал, но стиснул зубы, зашипел и наклонился пощупать, что там с пальцем.
Это меня и спасло.
Свистнуло лезвие.
Прямо поверх головы.
Не встретив моего тела, злодей не удержался и сверзился с лестницы.
Я еще пытался понять, что это там свистнуло, как он свалился буквально мне на спину.
А Волк уже прыгнул вперед и рванул меня за шиворот, выдергивая из опасной зоны.
Чертыхаясь от боли в пальце и ни хрена еще не понимая, я улетел к дверям спальни и растянулся на полу, громыхнув коленями, локтями и, что особенно обидно, лбом.
Сзади лязгнуло железо.
Я повернулся чтобы обматерить Волка, но железо лязгнуло еще раз, выбив сноп искр.
Все еще заторможенно я выругался в голос.
Дальше упало тяжелое, из двери полезли заспанные дворские с оружием и чуть не затоптали меня, пока не догадались дать свету — принести свечей и даже лучин.
По всему терему судорогой расходилась суматоха, хлопали двери, бежали люди, зажигали огни.
Я же стоял в зауголке, задрав ногу, как цапля, и ощупывая мизинец — похоже, он был весь в крови из-за содранного ногтя, и только потом обратил внимание на то, что творилось у лестницы.
Волк держал саблю острием вперед, придавив ногой чужой клинок, а на полу…
На полу, в быстро растущей луже крови, судорожно загребал длинными, до колен ручищами горбун.
Это, блин, что, меня убить хотели? Вот не наклонись я, покатилась бы моя голова по ступенькам со словами «Нихрена себе, сходил в туалет»?
Какой уж тут сон.
Только замотал тряпицей мизинец, да холодное железо к шишке прикладывал.
Утром переконфуженные хозяева во главе с Иваном Федоровичем приперлись с извинениями и заверениями в вечной любви и дружбе. И с первыми результатами розыска.
Пока выходило, что горбун — убийца-одиночка. Человек большой физической силы и немалого боевого опыта, он занимался обучением рязанских удальцов и резвецов, причем не только владению саблей, луком да копьем, а еще идеологической накачкой.
В принципе, вполне правильной. Рязань это щит русских княжеств, ее дружинники — узорочие и воспитание рязанское — должны быть изрядно безбашенными, чтобы постоянно ратиться со Степью. А какая идеология для этого лучше подходит, чем местный шовинизм? В ход шли и легенды о Евпатии Коловрате (кстати, упомянутого только в «Сказании о разорении Рязани Батыем» — а я прочитал куда больше русских летописей и книг, чем любой из позднейших исследователй, в том числе и такие тексты, что не дожили до рождения исторической науки), и вековые обиды на соседей… Особенно Коломна, которую отжал еще первый московский князь Даниил, основатель династии, более ста лет тому назад.
Вот накручивал горбун других, накручивал, да и сам себя незаметно накрутил и пришел к выводу, что нет страшнее врага, чем Москва. Идея-фикс в чистом виде. Ну, так с первого взгляда, но чтобы покопаться подробнее, нужны Вяземский или Хлус, да кто им даст тут розыск устраивать?
Московские князья да бояре громко возмущались, я помалкивал, соображая, почему ночью не вылез внутренний Васенька — неужто покинул меня окончательно? Рязанцы, весьма смущенные и подавленные эдаким неожиданным репримандом, уже к полудню сдали под натиском гостей и постановили воевать Бердея.
Выступали еще до рассвета, от Ольгова монастыря.
Валил снег, в мареве и холодрыге шел укутанный в тулупы полк пикейщиков. Овчины в Казани куплены, если в деньгах посчитать, то за шкуры и шерсть чуть ли не ордынский выход отдаем. Но, во-первых, часть товаром, а во-вторых, получаем товар в обмен. И это не говоря о том, что Мустафу с его людьми к Москве привязываем крепче крепкого.
Вот будь в степи твердое правление, ей-богу, подумал об уплате выхода. Дешевле же выйдет, чем набеги отражать. Чай, не дураки русские цари были, платил и Иван III, и сын его, и внук, и Годунов, и Тишайший и чуть ли не Петр Алексеевич. Правда, выход дипломатично именовали «подарками», но сути не меняет — регулярный фиксированный откуп от набегов. Может, и нам придется, если Крым поднимется, насчет остальных ханов у меня большие сомнения.
А полк хорош — щиты одинаковые, с московским гербом-ездецом, пики ровные, на каждой конский хвост развевается. Какая-никакая, а от стрел защита. Наконечники устюжской работы, с крюками, можно всадников стаскивать. Коломенский городовой полк не хуже, кони справные, сабли тоже устюжские, сапоги валяные, красота.
Мордва, конечно, с бору по сосенке, кто в чем, у кого сабелька, но больше короткие копья. И лыжи, подбитые лосиной или конской шкурой, чтобы назад не скользили. Опытный воин на них и без палок маневрирует — любо-дорого.
Да, холодрыга. Представляю, каково там бердеевым. Поглядеть бы издали, да нет у меня с собой главного хай-тека — первую и пока единственную подзорную трубу отправили Шемяке. Зато есть кожаный рупор, тоже хай-тек. Рынды у меня чуть не передрались, когда я его демонстрировал по первому разу — еще бы, воеводу вдвое дальше слышно!
Сани с пушками и подъемными щитами, главная ударная сила, при них Басенок лыбу давит в тридцать два зуба.
От Ольгова монастыря, где собиралось войско, до бердеева стана верст пять, дотопали быстро и развернулись быстро. Я только удивился, что по берегам Оки мужики, которые вроде бы должны попрятаться, спокойно косят рогоз. А Голтяй объяснил — рогоз в бумагу идет, примерно на треть замещая льняные и конопляные очесы. Методом проб и ошибок вызнал это ученик Атая-кагазника и последние два года бумажные мельницы рогоз скупают. Причем зимний, он суше и лучше. Но, что особенно порадовало, дошли до этого бумажники сами, без моих подсказок.
Войско споро развернулось — в челе пикинеры, по бокам казаки да мордва на лыжах, сзади конные.
— Федор, а не проще их сразу конями стоптать?
— Снег глубокий, княже, — оторвался от рассматривания диспозиции Палецкий. — Пусть пешцы утопчут, потом и конных пустим.